Сказка о принце. Книга вторая

– Слушаю вас, милорд, - сказала она спокойно, украдкой пряча в складках платья пальцы, сложенные в отвращающем плохие вести знаке.

– Я знаю, что моя новость огорчит вас, ваше высочество, и заранее приношу свои соболезнования…

Глаза его сверкнули, и по этому блеску, по этой глубоко спрятанной внутри радости Изабель все поняла – раньше, чем он успел договорить...

…Две смерти слились в одну большую беду, которой не было даже имени. Сначала Изабель поминала два имени в одной молитве, потом молиться перестала. Куда-то ушла, утекла, точно вода сквозь пальцы, вера во всемогущего и милостивого Бога… если Он так всемилостив, отчего допустил эти смерти? Отчего не сберег, отчего… ведь маленький Август – он не то что зла никому не успел сделать, а даже и обидеть никого еще не мог!

Вечерами она в одиночестве разбирала старые бумаги. Отложила в одну стопку письма и записки отца – король из походов посылал дочери пространные письма в помощь учителю географии: описания провинций Лераны, столиц Версаны и Элалии, обычаи народов, которые казались ему забавными. Справлялся о здоровье, шутил и просил не грустить – они скоро вернутся, и тогда он привезет своей девочке такую куклу, каких у нее никогда еще не было. Потом к этим письмам прибавились записочки от Патрика, когда отец стал брать его с собой. Их Изабель сложила отдельно, перевязала лентой и задумалась: куда бы спрятать? Ей не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь чужой касался этих листков, исписанных почерком брата; после суда и ссылки о наследном принце во дворце говорили большей частью шепотом, а все, с ним связанное, старательно уничтожали. Поразмыслив, принцесса спрятала их в картонку из-под шляп, где раньше хранила самые важные свои детские сокровища: обертки от леденцов, облезлую от времени куклу и засушенную розу, подаренную ей на одном из приемов в Версане милым мальчиком-кузеном, сыном королевы Марианны. Они танцевали тогда менуэт, впервые допущенные на взрослый бал… сколько же лет им было? Кажется, тринадцать ей и пятнадцать ему. Кузен был учтив необычайно, а ей, девчонке, весь мир тогда хотелось любить, вот и сохранила розу – на память об одном из самых счастливых дней в жизни… Потом они даже обменялись парой писем; вот они, тоже здесь. Но Патрик, Патрик… Изабель против воли разворачивала и перечитывала его шутливые послания, и тогда ей снова начинало казаться, что брат здесь, что вечером они снова соберутся в его покоях, что он снова будет называть ее «малышкой» и дергать за косу – нужно только подождать…

…Принцесса очнулась от нетерпеливого покашливания и сообразила, что так и стоит у окна, а фон Рейль выжидающе смотрит на нее. Что нужно этой девушке?

Ах да, мадам Жозель…

– Чего она хочет? – спросила Изабель.

– Не знаю, ваше высочество, мадам говорит, что ее прислал к вам Его Величество.

День за окном был пасмурным, сереньким, с утра у Изабель болела голова. Упоминание бывшего лорда-регента, бывшего министра внутренних дел вызвало приступ раздражения. Большинство фрейлин уже заметили, что упоминать нового короля при принцессе нежелательно, если не хочешь получить в ответ колкость или ледяной взгляд. Но эта, новенькая, еще не уяснила… Да и что с нее взять, глупая еще… одни танцы да женихи на уме. Изабель хмуро усмехнулась.

Мадам Жозель вплыла в комнату, по обыкновению неторопливо, как нагруженная баржа в тихую погоду. На шее ее висел портновский метр, могучая грудь вздымалась впереди, как форштевень корабля.

– День добрый, ваше высочество, - прогудела она приветливо, кланяясь. – Ну, приступим? А вы все, - она шикнула на просунувшиеся в дверь головы фрейлин, - а ну-ка вон отсюда! Не для вас платье мастерить будем!

На вытянувшихся личиках проступили разнообразные гримасы, но спорить с мадам Жозель было не принято. Если уж платье будет для принцессы, то пусть и будет оно только для принцессы. А то знаю я вас: идею подсмотрите, подслушаете, а потом изволь краснеть, если на ближайшем балу или там торжественном обеде все в одинаковых нарядах появятся. Да и Бог с ним, что в одинаковых, но ведь в одинаковых с принцессиным туалетом! А потому – все вон!

Мадам сгрузила на ближайший стул ворох разноцветных кусков ткани.

– Я вам, ваше высочество, новый фасон предложить хотела – вчера из Версаны образцы тканей пришли, вам будет очень к лицу, если по фигуре сделать, бирюзовый – он как раз легкий и к вашим волосам пойдет хорошо…

– Подождите, - вклинилась в поток принцесса, - подождите, мадам Жозель. Какое платье? Какой бирюзовый?

Мадам Жозель недоуменно уставилась на нее.

– Да как же, ваше высочество? Да на коронацию же…

– Я же в трауре, - тихо сказала принцесса.

– Ваше высочество! Мне же Его Величество приказали… чтоб сделать вам такой наряд, чтоб всем иностранным послам на зависть…

– Ну, вот что, - спокойно сказала Изабель. – Можете передать Его Величеству еще раз: я – в трауре. Если его это не устраивает, я могу отказаться от присутствия на церемонии. Никакого – нового – платья – шить – я – не намерена. Это понятно?

– Но ваше высочество, - расстроилась портниха, - как же вы… ведь праздник… да вам черный и не к лицу совсем! Такое общество, а вы – точно монашка… да что скажет Его Величество?

– Пусть говорит, что хочет, – пожала плечами принцесса и снова отвернулась к окошку.

На коронацию! Новое платье! Ее душила злость. Да никогда! Пусть убивает ее, если хочет! Изабель схватила диванную подушку и швырнула ее в стену. Пусть что хочет делает! Пусть…

– Ваше высочество, - пропищал голосок за дверью, - вы примете участие в чтении? Мария будет читать новый роман господина Руже…

– Пошли вон! – рявкнула, совсем уж выходя из рамок приличий, Изабель и запустила в дверь еще одной подушкой.

День, начавшийся так неудачно, продолжился еще хуже: ближе к вечеру принцессу почтил своим присутствием лорд-регент… то есть уже король. Изабель украдкой поморщилась. При одном взгляде на худую, стремительную фигуру бывшего министра внутренних дел внутри у нее поднималась волна отвращения и злости. Сам же Гайцберг, теперь уже – Его Величество Густав – казалось, не замечал отношения к нему принцессы, а на все ее колкости только приподнимал насмешливо бровь и улыбался, точно разговаривал с неразумным ребенком. Ну, правда, беседовать им приходилось совсем мало… если совсем точно – почти не приходилось. Если не брать в расчет, разумеется, протокольные «Доброе утро» и «Спокойной ночи».

Раздражение, глухо бурлившее после разговора с фрейлиной, стало еще сильнее. Изабель предусмотрительно отошла от окна – так хотелось швырнуть в Густава стоящую на подоконнике большую вазу с цветами. И Бог с ним, что не пристало так вести себя принцессе, но Изабель понимала, что это – поступок бессильного бешенства и отчаяния. А показывать их ЕМУ она не собиралась.

– Напоминаю вам, ваше высочество, что коронация назначена на будущий понедельник, - Густав был, как всегда, сух, вежлив и краток.

– Мои поздравления, - так же сухо отозвалась принцесса, садясь в кресло и беря в руки неоконченную вышивку. Густав поморщился, но промолчал. – Надеюсь, я не обязана быть на церемонии?

– А вы против? – приподнял брови король. – Жаль. Я так надеялся, что вы почтите меня своим присутствием.

– Простите, что не оправдала ваших ожиданий.

Густав вздохнул.

– И тем не менее, Изабель, вы пойдете туда. Кстати, напоминаю вам, что траур по Его Величеству Августу заканчивается, так что вы вполне можете снять черное. Мадам Жозель должна успеть сшить вам новое платье к церемонии.

– Вы прекрасно знаете, милорд, - устало сказала Изабель, - что я ношу траур не только по Его Величеству.

– Я понимаю вас, ваше высочество, но смею заметить, что ваш брат на момент смерти не был важным государственным лицом или членом королевской фамилии.

– Зато он был моим братом, - отчеканила Изабель, вскинув голову.

– Мне очень жаль, ваше высочество. Но к коронации вам все-таки сошьют праздничный туалет. И вы наденете его. И будете поздравлять меня наряду со всеми и улыбаться, как приличествует принцессе.