Сказки народов СССР

— Я пойду к пану и всё расскажу ему: я умею говорить с панами.

Рад управляющий, чуть рук не целует Стопаку. Дал ему целую горсть денег, сапоги с ног своих снял и отдал ему да провизии на дорогу положил столько, что с ней можно было бы до Варшавы дойти.

Идёт Стопак и ни одного кабака по дороге не минает.

Много ли он шёл или мало, но только приходит в новое имение. Подходит к хоромам, а там его лакей встречает.

— Ты чего здесь шляешься, бродяга? — кричит лакей на Стопака и давай его травить собаками.

Стопак вынул из торбы несколько кусочков мяса. Собаки завиляли хвостами, принялись мясо глотать да ещё смотрят на Стопака тоскливыми глазами. Тем временем Стопак взошёл на крыльцо.

— Что тебе надо? — снова спрашивает лакей.

— Мне надо видеть пана, — отвечает Стопак, а потом меняет тон и почтительно говорит лакею, называя его «паном»: — Пришёл я, панок, из старого имения.

— Хорошо, — отвечает польщённый лакей, — я доложу о тебе пану, но скажи мне, откуда ты знаешь, что я — пан?

— Ты пан — не пан, а так себе полупанок, потому что лоб у тебя низкий, нос слизкий, так оно и видно, что ты лижешь панские полумиски.

Разозлился лакей и уж хотел Стопака за чуб схватить, да как раз его пан позвал.

— Какой там холоп? — спрашивает пан.

— А это посланный из старого имения.

— А, позвать его ко мне в кабинет!

Побежал лакей звать Стопака. А Стопак сидит важно, достаёт кисет, набивает в трубку табак, не торопится. Потом достаёт кремень, губку, кресало, высекает огонь, прикуривает, долго, не торопливо. Лакей из себя выходит:

— Ступай: пан тебя зовёт!

— Не лихорадка его трясёт, обождёт, — отвечает Стопак, выпуская дымок да поплёвывая на панский паркет.

— Скорее иди! — кричит и пан.

— Сейчас, сейчас, вот только трубку докурю.

Докурил Стопак трубку, пепел из неё выбил, за пазуху спрятал, а потом идёт к пану. Лакей впереди бежит, дверь раскрывает перед ним. Вошёл Стопак к пану.

— День добрый, пан! — сказал и закашлялся. Долго кашлял, а пан ждёт да усы покручивает.

— Что скажешь? — спрашивает пан.

— Всё хорошее, всё доброе.

— А после хорошего и доброго что?

— Да вот, панок, послал меня к пану управляющий. Панский ножик сломался.

— Какой ножик?

— Да, должно быть, тот, что пану перья изготовляли.

— Как же его сломали?

— Говорят же, что без инструмента и вши не убьёшь. Но всякий инструмент при работе портится. Вот так и с этим ножиком. Хотели пану на сапоги содрать с легавой собаки кожу. Взяли ножик. Но на панской легавой очень крепкая была шкура. Ножик и сломался.

— Какая легавая? — затревожился пан.

— Да та самая, если пан помнит, что вскочила в колодец, а дядя Семён полез её спасать, да и сам захлебнулся в колодце. Да, это та легавая, которую пан всегда на охоту брал. И, дай бог память, за эту легавую вы, пан, отдали соседнему пану трёх мужиков.

— Так что ж, моя легавая подохла?

— Подохла по самым настоящим правилам, как полагается.

— А от чего она подохла?

— Говорят, панок, была здорова, но как объелась конины, так вдруг и ноги протянула.

— Какой конины?

— Да мяса жеребца.

— Какого жеребца.

— Панского, буланого, с лысинкой.

— Что, и он сдох?

— Сдох, панок. А жаль — хороший был жеребец.

— О, какое несчастье! — воскликнул пан.

— Э, панок, стоит ли так близко к сердцу принимать. Уж известно, если жеребёнок родится с лысинкой, то он или подохнет, или его волки съедят.

— С чего же он подох?

— Должно быть, подорвался.

— Что ж на нём делали? Ездили быстро, что ли?

— Нет, панок: он всегда на конюшне стоял.

— Так в чём же причина?

— Воду на нём возили.

— Но зачем же потребовалось на нём воду возить?

— Есть у людей поговорка, панок: когда в воде захлебаешься, то и за бритву хватаешься. Вот как загорелся в имении свинарник, то управляющий велел на жеребце воду возить.

— Как, свинарник сгорел?

— Сгорел, панок.

— Как же он загорелся?

— А, видишь, пан, он был близко от коровника. От него, видно, и загорелся.

— Так и коровник сгорел?

— Сгорел, панок, как свечка.

— А от чего он загорелся?

— Вот здесь я не знаю: или от каретной огонь забросился, или от панского дома.

— О Езус-Мария! — схватился пан за голову. — Так и мой дом сгорел?

— Сгорел, панок. Всё погорело, как бы кто языком слизал.

— Весь двор сгорел?

— Начисто, панок, сгорел: чисто, гладко, хоть репу сей.

— А от чего же дом сгорел?

— От свечей, панок.

— Зачем же свечи зажигали?

— Да как же, панок? Известно, свечи ставят, когда кто умрёт.

— А кто же умер?

— Вечный ей покой, чтоб ей на том свете легко икнулось, умерла панская жена.

— Что? Что? Что ты говоришь? Пани умерла?!.. Ох, я несчастный!

Давай пан плакать да убиваться, а Стопак говорит:

— Чего же пан плачет? Пану дал бог прибыль.

— Какую? Говори скорее!

— Старшая панская дочь родила пану внука. Прекрасный, говорят, мальчишка, то бишь, панич. И весь в отца пошёл, как говорится, и крошки побрал, — ну, вылитый панский кучер Никита.

Услыхал это пан и с кресла свалился, а Стопак не торопясь пошёл в пекарню закусить.

ПОМЕСТЬЕ ВОДЫ, ПОЛОТЕНЕЦ И ПЛЕТЕЙ

Жили-поживали отец и дочка Элените. Мать ее давно умерла. А через некоторое время умер и отец.

Оставшись одна-одинёшенька, Элените в первую ночь пришла на отцовскую могилу и горько заплакала.

Тут поднялся из могилы отец и дал ей узелок с туманом, звёздное платье, звёздные башмачки, карету, коней. На другую ночь опять пришла Элените на кладбище. Вышел к ней отец и дал ей лунное платье, лунную карету, коней и кучера.