Сказки о сотворении мира

— Вот что мы сделаем, — придумала Мирослава. — Я дам тебе кредитную карту банка, где некто гражданин Шутов оставил приличную сумму. Разберись по своим каналам и постарайся выяснить, каким образом испарились деньги. Если карта покажется им такой же смешной, как тебе документ Алексея, — будем считать, что Автор признал предыдущую главу неудачной и выбросил из романа. Если такой счет все-таки был, значит, моя теория никуда не годится и нашим миром действительно манипулирует кто-то кроме нас. Тогда, по крайней мере, будем искать персону, а не ломать себе голову над логикой мироздания. — Мира достала кредитку, которую Оскар не вынул из кошелька, прежде чем провалиться в хронале.

— Кто такой господин Шутов? Ты можешь гарантировать, что он человек из этого мира?

— За господина Шутова, за банк, за подлинность карты и за то, что эта сумма в действительности была, я ручаюсь. Кстати, Валера, кто проходил по «делу физиков» вместе с Натаном?

— Никто не проходил.

— А почему дело «физиков», а не «физика Боровского»?

— Для конспирации, — улыбнулся капитан Карась. — Очень много у Натана Валерьяновича было последователей, только ответственность с ним никто делить не хотел. Мне, Мира, столько физиков пришлось допросить за тот ненормальный год!.. Мне столько пришлось перечитать научной литературы, что я мог бы смело претендовать на аспирантуру.

Следующий день принес графине одно расстройство: книга Бессонова-Южина не пришлась по вкусу нигде. Не то, чтобы ее ругали… Нет. Просто прибор с синей и красной кнопкой отказывался действовать на тех, от кого зависела публикация. Графиня не раз выходила на улицу и проверяла действие аппарата на случайных прохожих, потом опять заходила в редакцию и убеждалась, что все издатели зомбированы одной программой: никогда в жизни, ни за что на свете не печатать произведения господина Бессонова-Южина. Отдельные редактора все же дрогнули под натиском графини, обещали рассмотреть и непременно сообщить результат, на худой конец даже прочитать непосредственно само произведение, но их обещания ничего не стоили. Там, где графиня оставила рукопись на ночь, утром созревал окончательный отказ. Где-то портфель издательства оказывался вдруг переполнен. Кого-то не устроил объем, кого-то жанр, кто-то решил закрыться на ремонт и заняться торговлей морскими свинками. Мира удивилась. Она достала полный перечень издательств России и пошла на принцип. Весь следующий день графиня ходила с принципа на принцип, а к вечеру впервые прониклась сочувствием к «писакам», поскольку на своей шкуре испытала, какой это труд, издать литературное творение хотя бы минимальным тиражом. Графиня так увлеклась, что посвятила хождению по редакциям еще два дня, но, в конце концов, поняла ошибку.

— Сделаем так… — заявила она первому встречному издателю. — Я перечисляю полную стоимость работы и расходных материалов на счет, который вы укажете. Вы издаете книгу, делаете из нее бестселлер и продаете со свистом, неважно по какой цене. Вся прибыль ваша.

Издатель подозрительно поглядел на графиню и, скорее всего, не поверил бы обещанию, если б в кармане графини отчаянно не мигала синяя кнопка.

— Так что? — уточнила графиня.

— Интересная тема, — согласился издатель. — Ваше предложение стоит обдумать. В ближайшие дни я вам позвоню и сообщу результат.

— В ближайшие часы, — попросила графиня, — а лучше минуты, пока я добираюсь на такси до ваших ближайших коллег.

Вместо издателя графине позвонил капитан Карась, желая поделиться мрачными мыслями о жизни, судьбе и человеческом предназначении в этом мире.

Ожидая возвращения графини, Натан Валерьянович сидел на ступеньках крыльца и крошил вороне печенье. Мира подъехала рано утром на московском такси и наградила водителя суммой, равной профессорскому окладу. Возможно, в этот день она бы не приехала вовсе, но случилось страшное: в городе начался выходной, и офисы закрылись на целых два дня. Сначала Мира пыталась как-то противостоять этому стихийному бедствию, потом поняла, что борьба бесполезна в виду отсутствия противоборствующей стороны. Издатели разбежались, не оставив домашних адресов. Только хмурый Валерий Петрович сидел в кабинете, перебирал бумаги и просил коллег оставить его в покое. Такой же грустный Натан встречал утро в обществе старой вороны.

— Яблоки кончились? — спросила графиня.

— Ты сказала, что у нее от яблок расстройство желудка, — напомнил профессор.

— Вы почему не на лекции? Опоздать хотите?

— Сегодня воскресенье.

— И что?

— Мира, тебе известно, где Густав?

— Уволен, — сообщила графиня.

— Почему?

— Не «почему», а «за что». За то, что бросил меня на верную гибель, удрал как трус.

— Меня не оставляет ощущение, что Густав сидит вон там, за забором возле ворот.

— Там он и сидит. Его дело, где сидеть. За забором ведь не ваш участок?

— Не мой, — согласился профессор, продолжая крошить на ступеньку печенье.

— Я сказала: если еще раз попрется за мной — пожалуюсь Жоржу, вот он и сидит у вас под забором. Приказать ему, чтобы убрался на свой маяк? Так я сто раз приказала, он не убрался. Попробуйте вы.

— Мне кажется, что Густаву очень плохо.

— А с чего ему должно быть хорошо? Пусть посидит и подумает над своим поведением. Не надо меня жалобить. Вы не знаете, как было плохо мне, когда эта сволочь бросила меня в лесу. Жорж между прочим на моей стороне. Он сразу сказал, что трусу возле меня не место. Хотите — наймите его себе в прислугу.

— Я, собственно, ему уже предложил, — признался Натан и тяжко вздохнул. — Я предложил Густаву остаться в моем доме, но он по тебе тоскует. Мне даже кажется, что его надо простить. Не каждый человек смел так, как ты.

— Да что вы, Натан Валерьянович, я — трусиха. Вы представить не можете, какая я трусиха. Иметь слугу еще трусливее, чем сама — это слишком. Да и Жорж не позволит. Когда он узнал, как этот скот меня предал…

— Где Георгий Валентинович? Почему за тобой не едет?

— На собрании заседает.

— На том самом собрании?

— Именно там. Мне за это время нужно успеть сделать массу дел. Вернется Жорж — черта-с два он мне разрешит.

— Я так много вспомнил за эти дни, благодаря тебе, — признался Натан Валерьянович. — Если бы не ты, Мирослава… Я даже подумал, сколько жизней хранится в моей памяти, которых я не вспомню никогда, потому что никто меня не заставит вспомнить. Сколько жизней человек проживает параллельно, а помнит всего одну.

— Не жизней, а иллюзий, — напомнила Мирослава.

— Оскар прав, реальный мир где-то есть. Мир, где все логично и по-настоящему. Мир, который не переписывается по сто раз на дню, не превращается в хаос оттого, что одна иллюзия не совпадает с другой, и память одного человека на событие отличается от памяти другого. Я ведь теперь переосмысливаю заново всю свою жизнь и прихожу к удивительному выводу.

— К какому выводу, Натан Валерьянович?

— То, что с нами происходит — это не жизнь, а фантазии больной головы.

— Браво, профессор!

— Не головы какого-то непостижимого «автора», а нашей собственной головы. Я безумно рад, что вовремя отказался искать научную подоплеку этих самых иллюзий, но меня беспокоит, что Оскар продолжает этот опасный путь.

— У вас был выбор: согласиться или отказаться. У Оскара выбора нет.

— Что за иллюзия такая… «нет выбора»?

— Это не иллюзия, профессор, это прободение реального мира в наши больные головы. Судьба, называется.

— Что такое судьба, Мирочка? Судьба — это значит, что нашей жизнью управляет кто-то вместо нас и не больше того.