Сказки старого дома
Шрифт:
Звонила мама. Было неловко перебивать её взволнованный монолог: «Аня, Аня, мы насилу выехали от них, спасибо папе, что меня отбил! Всё село на похороны к мамочке собралось, она шаманила там у них, они её хоронили как индейца – всю в перьях, она же Карлагаш – это ласточка – ну ты знаешь. Потом их главный как насел на меня: говорит, ты дочь, ты должна остаться. Вообще! Не слышит ничего, кам да кам, кам да кам. Потом папочка его уже прям оттолкнул, тот так до-о-олго в глаза мне посмотрел и говорит: “Не она!” – и заплакал почему-то. Чудные они!»
Убить
– Просыпайся! —
И ушат воды мне в рожу. Ничего себе тут порядки!
– Пани Хрыстына желает тебя видеть.
Ну пани так пани. Небось скажет своим сердюкам послать меня куда подальше. Вопрос только, чем нагрузит в дорогу – тычком в зубы или стопочкой на посошок.
– Дзень добрый, милостивая пани!
– И тебе! Садись, мил человек, в ногах правды нет.
Обмахивается веерком пани, молодая вдовушка, румянец во всю щёку под чёрной вуалью.
– Солдат, скажи, ты в отставке по возрасту али по немощи какой?
– Не по немощи, а по службе я в отставке. Двадцать лет уж турка воюю – пора и честь знать.
– Вот оно что… То-то я погляжу, ты у нас в деревне покуролесил: девок перещупал, в шинок водку не успевают подвозить.
– Да, имею слабость к питию, милостивая пани.
Ну-кась сейчас дворовым свистнет – и намнут мне бока. Нужно к завтрему уходить, если добром отпустит.
– Простите меня, пани, сегодня же к причастию приду, да и в путь пора. —
Молчит пани Хрыстына, ухмыляется, на меня глядючи. Не отпустит просто так вдовушка – запряжёт в службу.
– А коли ущерб какой вам причинил – отработаю, только скажите.
Что это? Наливает пани стопочку, подвигает мне.
– Скажи, Петро, крест-то на тебе есть? —
Неужто воспитывать меня почала? Богобоязненная барынька? Я перекрестился и хряпнул. Вот тебе мой ответ. А пани продолжила:
– Ты нечистой силы боишься?
Или сказки слушать охотница? Ну это мы завсегда готовы.
– Я-то? Не боюсь. Вот, помню, стояли мы под Чёрной Горой, местные там гутарят не по-нашенски. Старики говорили про вампирей, что кровь сосут…
Пани Хрыстына закивала учтиво, подвинула закуску и вторую стопочку.
– Ага, значит, про упырей слыхал, Петро? Вот здесь-то мне твоя служба и нужна.
– Вам, милостивая пани, услужить завсегда готов.
– Злодей у нас завёлся в округе, крестьяне балачат – упырь. Слухи ходят недобрые, что упырь тот – покойный мой супруг, Мацей Стржимечный.
– Нуте-с…
– Петро, сделай милость, посторожи-ка ты его могилку одну ночь, чтобы слухи развеять, а там я и грошей тебе дам в дорожку. А если вдруг правда упырь – ты человек служивый, кол забей ему в сердце, да и молчок об этом!
С одной стороны, бабкины сказки всё это. С другой, уж больно ласкова барынька, заманивает меня в свои сети. Днём её слуги чуть не батогами меня будили.
А пани уже третью стопочку протягивает. Ну, будьмо!
– Ладно, добрая пани, с вашей наливочкой хоть к чёрту
на рога!Смеётся сдобная вдовушка.
– Приходи завтра, Петро. Расскажешь, что видал.
***
Ночь. Луна висит над кладбищем, как серебряная монета. Каганцом подсвечиваю себе путь до склепа Стржимечных. Тишь и гладь, только косточки потряхивает от холода. Раздвигаю острые колышки в мешке рукой – и вот оно, теплое горлышко паниной сливовой наливки. Итить, ступеньки скользят, не разбить бы сокровище. Ма-це-ус… Вот он, родной, под этим камешком лежит. Ну тут шубу и кину… А не дурак-то Стржимечный был, такую бабочку отхватил. Брови чёрны, глаза смеются, а под платьем… Ай, недолго этой вдовушке безмужней ходить, прелести под чёрным платком прятать.
А коли завтра скажет: «Спасибо тебе, Петро! А вот новая задачка: переночуй-ка теперь в моей барской постели, приголубь меня, родимый, – так чтоб позабыла я печаль-тоску»…
И тут в самом дальнем углу склепа шелохнулась темнота. Боже милостивый, упаси от греха! Мацей, прости мысли грешные, не губи!
Я заорал и выхватил шашку. Звякнула сталь о камень, каганец чудом удержался на крышке саркофага. Брага выплеснулась на овчину шубы, да той не привыкать.
Что шуршит в углу? Мыша летучая, что ли?
Я выставил шашку вперёд и свободной рукой подсветил себе каганцом. В углу лежала старая рогожка – кусок бурой кожи. Я хотел подцепить её кончиком шашки, но тут рогожка сама собой вскинулась – под кожистым крылом блеснули мелкие острые зубки.
– Ааааа! – наотмашь ударил я в темноте. Каганец жалобно хрустнул, упав на пол, шашка свистнула, разрубая темноту. И сверху чугунным ядрышком на меня свалился упырь.
«Боже пресвятый, спаси и сохрани!» – скороговоркой запел в голове попик, а здесь, в душном и тёмном склепе, я хрипел, задыхаясь в кожаном мешке упыриных объятий. Пальцы свело судорогой, и я уронил шашку.
– Тише! Тише! – зашелестел голос, сухой и пронизывающий, как понюх табака.
Захват ослаб, и я задышал как пёс. Живой!
– Не бойся меня, человек. Я не причиню тебе зла… если ты сам не попросишь.
Передо мной, освещённое лунным светом, стояло существо ростом с трёхлетнего ребёнка. Кожаные плотные крылья укрывали небольшое лысое тельце, как будто лишайную кошку поставили на задние лапы и приделали сверху большую змеиную голову. Откашливаясь, я рассматривал нечисть, которая несколько мгновений назад собиралась меня убить.
– Если ты думаешь, что я убить тебя хотел, – ты ошибаешься, – продолжало существо. – Я пришёл на поминки по Мацею.
– Что ты за чудо такое? – прохрипел я.
– Вампир. Только не пугайся. И не шарь рукой по полу – твою саблю я убрал подальше, а то, не дай бог, ещё сам себе навредишь.
В своём ли я уме? Говорю с вампиром, который божится, что вреда мне не причинит?
Вампир деловито поднял разбитый каганец с пола и раздул огонёк. Блеснули глаза – зелёные, с вертикальным зрачком.