Сказки тетушки Магды

Тим остановился, запрокинул голову. Слова дрожали в груди и маленькими бусинками сыпались с пальцев. Он вздохнул и взмолился: подожди. Прибереги, оставь… скоро выступление.

Он улыбнулся своим мыслям – и зашагал обратно к центру.

Ох, Тим, ну где ты ходишь! – с упреком накинулась на него Мая – маленькая танцовщица, надежда и гордость труппы. – Осталось четверть часа, а ты…

Так ведь целых четверть часа, - отмахнулся Тим, дернул ее за пушистый локон – и ловко увернулся от щелчка в лоб. Не обиделся, только потряс головой: - За правду цена – монета, да?

Дурень, - вздохнула девушка. – Доиграешься ты когда-нибудь, и мы вместе с тобой. Где твой колпак?

Он доиграется, это точно, - дядюшка Рэй, старший в труппе, был настроен, как всегда, мрачно. – И получит свое… прямо сейчас – от меня, - старый клоун легко огрел юношу длинным шутовским колпаком с бубенчиками – Тим захохотал. – А еще прямо сейчас – от зрителей. Марш на сцену, бездельники - публика ждет.

Сцена была не Главной – где надеяться на такое скромной труппе бродячих актеров. Спасибо и на том, что оказалось свободное место не ранним утром, когда половина зрителей тачают сапоги или пекут пироги, а после обеда, в самое удобное время. Иначе опять пришлось бы выступать прямо на улицах. Но, видно, их уже успели запомнить – толпа у подмостков собралась порядочная. Когда Тим и Мая выбежали и поклонились, публика одобрительно засвистела.

… А пьеса получалась. Тим чувствовал это; он всегда кожей чувствовал зрителей, поэтому каждый неуспех ранил его больнее, чем кого-либо другого из труппы. Действие катилось как по маслу, и вот уже совсем скоро – финал, и он должен будет произнести те самые слова, над которыми мучился несколько ночей, но так и не сумел сделать – настоящими. Тим мысленно взмолился, сам не зная, кому – пронеси! Сделай так, чтобы я ошибался… чтобы при ярком солнечном свете, в тишине, нарушаемой лишь дыханием десятков людей, они прозвучали – настоящими…

И вдруг почувствовал – накатило…

Реплика, которую бросил он с подмостков, была совсем не той, что полагалась по роли. Но умница Мая – Коломбина – поняла, приняла фразу, повела за собой, улыбаясь… она всегда его понимала, а если не получалось подхватить сразу, так не ее вина, а просто он не всегда мог понять сразу, что происходит. На кончиках пальцев задрожали хрустальные льдинки. Слова, казавшиеся ему затертыми и пошлыми, вдруг стали - живыми, легли в сердца и души людей. Тим держал тишину, повисающую над площадью, он мгновенно понимал, когда нужно рассмеяться или стать серьезным. Он ловил смех или молчание, как рыба – воду, он плыл в ней, он стал шутом в маске; он стал ими – бедняками в потертых куртках, женщинами с грубыми от стирки руками, босоногими мальчишками с дырявыми карманами, испуганными девочками, прячущими глаза в материнских передниках. Он стал их частью, а они – частью него…

И слова, которые Тим кидал со сцены, были их словами. Они били их и поднимали с колен. Они ударяли и ободряли, они гасили гнев и разжигали смех, а потом заставляли заплакать…

И Тим уже не видел, как осуждающе качает головой старый Рэй; как спешат выбраться из толпы немногочисленные горожане побогаче; как прибывает среди зрителей бедняков; как утирает глаза старая прачка – «ох, не поздоровится тебе парень… если б не Карнавал!».

Сегодня – Карнавал. Сегодня – все можно.

И вот этот пират в черной полумаске и широченной шляпе, с бутафорским пистолетом и кинжалом за алым кушаком… он хохочет едва ли не громче всех и хмурится. И пусть хмурится! Когда ж еще и крикнуть со сцены все, что накипело, если не в Карнавал!

Сказка кончилась.

Кланялись с подмостков усталые актеры, низкое уже солнце било в глаза. Летели к ногам Арлекина цветы, усталая, счастливая Коломбина обходила зрителей со старенькой шляпой. Зрители постепенно расходились – впереди еще кусок дня, а потом долгий, медленный вечер.

Пират, поправляя шляпу, протолкался сквозь толпу, дернул Тима за рукав:

Эй, Арлекин! Спасибо тебе…

Не за что, сударь, - ответил тот беспечно. – Понравилось, что ли?

Очень понравилось! – серьезно ответил пират. – Вы молодцы. Кто автор-то?

Ну, я, - бесстрашно ответил Тим. – А вы, сударь, если из стражников…

Не из стражников, - успокоил пират. – Мне «жуки» и политика до вон того фонаря. Только ты это… парень… ходи опасно. Все хорошо в меру.

Чего? – так же бесстрашно захохотал Тим.

Пират тоже засмеялся.

Ходи, говорю, опасно, а то поклонницы заедят. Или зацелуют – что больше нравится, а?

Он оглядел Тима с ног до головы и протянул крепкую ладонь.

Колин меня зовут.

Тимас… Можно Тим.

Тим… Пойдем, что ли, посидим, Тим? За знакомство…

… и говорю я ему тогда: а не пошел бы ты, парень, в задницу. Я, говорю, и без тебя место найду. Вот и… нанялся сюда. Тому уж три года минуло, а все равно скучаю. Эх… море – оно всюду в море, да только нет его здесь, речка одна, да и та мелковата.

Тим понимающе кивнул.

Я знаю. Я на побережье тоже был. Правда, южнее – в предгорьях…

А… я и там бывал. Ты сам-то откуда?

А не знаю, - подумав, признался Тим. – Правда, не знаю. Всю жизнь, сколько помню, бродягой был. То к одним прибьюсь, то к другим… на зиму в деревнях оставался…

А мать, отец кто?

Не помню. Мать вроде от лихорадки померла, когда я только ходить начал. А отец… отца, говорят, вообще не было.

Так не бывает, - усмехнулся Колин. – Дети – они без отца на свет не выводятся.

Тим захохотал.

А я вот вывелся. Потому и получился такой… непутевый.

Эй, хозяин, - крикнул Колин, - еще пива!

Он был шумным и добродушным, но за беспечностью его проглядывала усталость. Тим научился чувствовать такое без слов – надтреснутым был веселый смех «пирата», горечь проглядывала на дне темных глаз, и жест, которым парень то и дело лохматил темные кудри, был нарочито беспечным. Так, словно когда-то давно потерял он что-то очень дорогое, потерял – и запретил себе думать об этом. А впрочем, сказал сам себе Тим, мало ли какие потери могут быть у того, кто не имеет дома, кто, словно перекати-поле, шатается по свету. А если даже и оседает где-то, то – скольких друзей оставляет там, откуда ушел?

Все это Тим знал слишком хорошо. И смотрел на детину на голову выше себя, шире в плечах и старше, наверное, на несколько лет с оттенком грустной нежности, словно на младшего брата. Он таких – видел. Одного остановил – у края. А двоих схоронил… и память эта чутко легла на дно души, притаившись до срока.

Слыхал я, - Колин подмигнул Тиму, - как уговаривал тебя некий господинчик. Теплое место, небось, обещал?

В «Парус» звал, - нехотя ответил Тим.

И что, пойдешь?

Тим подумал.

Не знаю. Не знаю пока.

Сцена ведь всюду одна и та же, - заметил Колин.

Одна – да не одна. Там, в театре, что велят, то играть и будешь. А здесь я сам себе хозяин.

Хозяин, как же, - фыркнул пират. – Башмаки-то вон на ногах драные, и в кармане – вошь на аркане.

Тим тоже усмехнулся, ткнул его кулаком.

А сам-то ты? Тоже ведь не из чистеньких?

Колин захохотал.

Я, брат, наемник. Мне где платят, там и чисто. А вообще ты прав. Мне если хозяин не по нутру, так я его послать могу. Вон, давеча один подкатывал – на торговое судно звал. А мне к чему такая радость, если не ветер в лицо? Мне чтобы кровь кипела надо.