Сказки тетушки Магды

Так ведь море все равно одно и то же? – подначил его Тим.

Одно да не одно…

Ну, вот и я так же…

Они переглянулись, сдвинули кружки.

За свободу?

За нее, родимую.

Выпили.

Что дальше делать будешь? – поинтересовался Колин. – Вы отыграли уже или еще будете?

Тим пожал плечами.

Нет, конечно. Кто же в Карнавал по одному спектаклю дает? У нас каждый день по два, по три. Просто я сегодня больше не занят, вот и хожу на просторе. А завтра с утра…

А вечером? Вечерами-то благородные играют.

Вечерами – да. А тебе какая печаль?

Да никакой. Посидели бы еще разок…

Тим честно сказал:

Денег нет. А из общих брать не могу – они общие.

Чудак человек, - захохотал Колин, - я ж не просто так зову. Я приглашаю.

Посмотрим, - уклончиво ответил Тим.

Гордый ты, - хмыкнул пират. – Ладно, раз гордый, попрошу в ответ… выполнишь?

Ты скажи сперва, что надо-то. А то велишь, может, убить кого…

Убить я и сам могу, - фыркнул Колин. – Ты мне лучше стихи почитай. Сможешь?

Тим в изумлении посмотрел на пирата.

Стихи? Тебе?

А что ж, - обиделся тот, - думаешь, если наемник, так дурак? Я стихи в детстве слышал, у господина, у которого матушка моя жила. Запали в душу. Да и играл ты, парень, по первому краю. Сам, наверное, сочиняешь?

Да, - признался Тим.

Ну, так как? Уважишь?

Тим засмеялся.

Этого добра у меня без выпивки хватает. Ладно, согласен.

На следующий день с утра они ставили «Сказку о добром волшебнике и злой принцессе». Народу на площади было по утреннему времени немного, но очень скоро вокруг фургона собралась толпа – не продохнуть. Люди напирали друг на друга, вытягивали шеи; слух об их маленькой труппе летел от одной группки к другой. Тим с гордостью увидел в толпе несколько актеров труппы дядюшки Фогеля – старых друзей-соперников. Медяки градом сыпались в старую шляпу Кончиты, попадалось и серебро; дядюшка Рэй сиял – еще два дня, и труппа сможет безбедно жить несколько месяцев и даже обновить реквизит – старые костюмы совсем истрепались.

После полудня предстояла «Сказка о старом короле». Тим, признаться, слегка побаивался – эту пьесу они ставили впервые. Толстая Кончита уверяла, что все будет прекрасно, но дядюшка Рэй хмурился и ворчал – нервничал. Мая – принцесса – шепотом призналась, что у нее от волнения живот болит, да и Тим чувствовал себя не в своей тарелке.

Когда собравшиеся вокруг зрители приветственно и нетерпеливо заколотили в ладоши, Тим выбежал вперед. Он обвел толпу глазами, увидел в первом ряду темную всклокоченную шевелюру Колина – и внезапно успокоился. Сияя улыбкой, приветственно раскинул руки.

Доброго вам здоровьичка, дамы и кавалеры, хозяйки и мастера, дядюшки и тетушки, короли и королевы…

И принцессы, - пропищала выбежавшая Мая и пнула его в бок.

Тим перекувыркнулся, потеряв при этом шутовской колпак. Люди захохотали.

У меня другой есть, - успокоил их Тим. Порылся в стоящем у занавеса мешке, достал оттуда жестяную корону и криво водрузил на лоб. – Этот вроде получше будет…

Сказка катилась своим чередом, и люди на площади то смеялись, то ахали. И все вроде шло удачно – они держали зрителей, Тим чувствовал это, они держали и нервами, и словами, и царившее на площади веселье подчинялось им, как кукла на веревочках. Но внутри у Тима зрело глухое, но твердое предчувствие беды, и он не мог понять, откуда оно происходит и что означает. Что-то будет, понимал он – кожей понимал, душой. Не сбивалась, уверенно вела свою партию Мая, люди хлопали, не жалея ладоней, а он пытался зажать тревогу – и не мог. И тревога эта все отчетливее и надрывнее звучала в голосе, придавая простенькой, в общем-то, пьеске оттенок зловещей недосказанности.

Потом, выкрикнув в толпу финальное «Для дураков не бывает смерти!», он стоял, вытирая колпаком мокрый лоб, и улыбался, и кланялся, пока Мая незаметно не дернула его за рукав:

Тим, очнись. Люди смотрят. Работай, Тим.

Ах да, еще песенка. Последняя песенка.

– Когда палач накинет на меня петлю,

Я все же песню эту на весь мир спою –

Негоже раскисать, когда пришла тоска,

Негоже принцу строить дурака…

Вот теперь точно все! Тим снова поклонился – и, не оборачиваясь, ушел с подмостков. Вслед летели монеты, хлопки ладоней и хохот – он не слышал. Незаметно отошел в сторону, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза.

Так и стоял, пока кто-то не коснулся его плеча.

Эй. Ты чего, Тим?

Тим дернул плечом - оставьте меня в покое. Но знакомый голос не отставал:

Брось дурить, пошли лучше выпьем.

Колин. Стоит рядом и смеется, и протягивает руку:

Вы герои, честное слово. Я хохотал, аж живот надорвал. Пошли выпьем.

Не могу, - глухо ответил Тим. – Устал. Не могу, прости.

Солнце уже село, зажигались вечерние фонари. Наступало время благородных – столичного театра и студий. Тим решил сначала, что пойдет смотреть к Главной сцене – там сегодня выступал мессир Сорео, но потом передумал.

Он мотался по улицам столицы, нарочно выбирая пути позапутаннее. Тревога сидела в нем прочно и била в виски маленькими молоточками. Пару раз Тим заходил в трактиры, едва присаживаясь, залпом выпивал дешевого вина – не помогало. Город тонул в вечерней мягкой дымке, с реки тянуло прохладой. Тревога тащилась за ним, как побитый пес.

Тим вышел к набережной, долго-долго стоял на откосе, глядя на спокойную воду, расцвеченную оранжевыми бликами. Наверху, на ступенях, звенели голоса и смех, но здесь было тихо. От воды тянуло прохладой.

Надо уезжать, понял Тим. Завтра же. Не дожидаясь окончания Карнавала. Плевать на приз. Плевать на выступления. Надо уезжать. Рэй не поймет его, и Кончита будет ворчать, но надо уезжать. Или просто уйти – ему одному. Тим почему-то знал, что ему пора уходить из труппы. Уходить – и так будет лучше и для него, и для них.

За пять лет он сменил три труппы. Эта была самой лучшей из всех, что он знал; Тим привязался к ним, и актеры его полюбили. Они работали вместе уже полтора года и научились понимать друг друга. Мая – умница… ее он мог вести за собой, не объясняя, она понимала его с полуслова и – единственная – чувствовала, когда на него накатывало; он мог положиться на нее почти как на себя самого. И именно поэтому нужно уходить от них. Он не вправе платить бедой за доброту.

Стемнело. На дорожках парка наверху зажглись фонари. Тим озяб, потер ладонями плечи. Надо возвращаться.

Фонари, однако, горели не везде – некоторые аллеи тонули в темноте. Тим запрокинул голову – на небе уже зажглись первые звезды.

Сзади послышались шаги – торопливые, но осторожные. Тим стремительно обернулся. Тревога взорвалась в груди оглушительным звоном.

Две неразличимые темные фигуры прыгнули на него с обеих сторон, из кустов, растущих вдоль дорожки. Тим отскочил… выхватил нож, который всегда носил с собой, наудачу ткнул в одну из теней – больше надеясь испугать, чем задеть.

Этого хватило бы для ночных любителей легкой поживы. Но нападавший легким, почти неразличимым движением увернулся от ножа и, неуловимо-быстро переместившись за спину, вывернул руку Тима – так, что тот выронил нож и сдавленно вскрикнул. Вторую руку тоже схватили выше локтя железные пальцы – не вырваться.

С отчаянием Тим пнул ногой назад, в темноту и, кажется, удачно попал – один из нападавших что-то зашипел сквозь зубы, хватка ослабла. Тим рванулся, затрещал ворот… оставив в руках грабителей половину рубахи, он метнулся в темноту…