Сказки уличного фонаря
Шрифт:
Учительница ничего не ответила на это.
— Красивше, конечно, — сама ответила девочка. — Но всё равно нас закопают, и никто красоту нашу не увидит.
— Не красивше, а красивее, — поправила учительница. — Отстань, Рим! — крикнула на неё. Все умрут, никого не останется на Земле. А потом, потом, — замялась она, — все воскреснут, кто — для вечной жизни, а кто в погибель, — почему-то непедагогично и шёпотом сказала.
Грузовик завёлся и капитан, наскоро докурив папиросу, сел в кабину. Полуторка поехала. Капитан достал медальон, открыл и его взору на одной половинке предстал маленький портрет
Капитан что-то зло пробурчал, высунул в окно кабины руку с медальоном и выкинул его в пруд.
— Серебро — не золото, — сказал шофёру. — Чёрт, а! Не густо! Ну что за люди были, золотишка в гроб не положили, а ещё эксплуататоры. Сколько времени потерял на этого покойника, лучше бы к зазнобе сходил.
— Куда? — спокойно спросил солдат за рулём.
— А? — не понял сначала капитан. — А на закрытое кладбище рядом с тринадцатым детским садом, то есть с бывшей малой церковью, то есть… в общем, ты понял, — сказал он шофёру. — Закопаем там втихую барина. А после за картошкой поедем. Начнём на эту зиму, на вечную русскую зиму запасы делать.
КОРОВА
Всё началось ночью. С того, что в панельном доме № 34 на улице Гоголя на первом этаже дядя Ваня пошёл в туалет. Собственно, и пошел-то он в туалет, потому что проснулся от скрипа пола на втором этаже, потому что соседи на втором этаже тоже пошли в туалет, проснувшись от скрипа пола на третьем этаже, где в свою очередь проснулись от такого же скрипа на четвертом, на котором проснулись от скрипа кровати на последнем.
Весь стояк заходил сонно, заскрипел дээспэшными плитами пола, забурлил санузельной водой и облегченно лёг в объятия морфея.
Только дядя Ваня никак не мог уже заснуть, крутясь на пружинном диване подле сладко храпящей супруги и легонько матерясь про себя.
А тут ещё кот заскрябал — тоже нужду справил.
Дядя Ваня встал и прошёл опять в туалет, вытряхнул из кошачьего корытца в унитаз сырые газетные обрывки, в ванной помыл его и отнес обратно в туалет. Взял газету и начал рвать её в корытце, прочитав в ней при этом:
«…можно как угодно относится к первому президенту России, но самое главное — он дал свободу…»
— Свободу Юрию Деточкину! — почему-то вырвалось шёпотом у дяди Вани из фильма и он добавил ещё тише. — Свободу Ходорковскому! — задумался, отрывая бумажки, кидая в кошачье корытце. — И этому… Лебедеву.
А на клочке дальше прочёл ещё:
«Кроме того, в заслугу Б.Н. можно отнести: трансформация страны происходила относительно спокойно, развал КПСС, создание многопартийной системы, создание СНГ, либерализация экономики, наполненные товарами прилавки магазинов, развитие рынка СМИ, вхождение России в Большую восьмёрку.
Отрицательная заслуга Ельцина в том, что…»
Дальше газета была оторвана.
Дядя Ваня фыркнул на сидевшего подле и наблюдавшего за уборкой своего туалета кота и пошел на кухню — покурить.
Закурив всё ещё продававшийся в новой России, но уже не того, советского качества «Беломор канал», он чихнул. Потом ещё раз и, немного погодя, ещё.
Посопев носом, вытерев
нос ладонью, потом обтерев руку о трусы, дядю Ваню осенило, что чихал он не по своему желанию, а по законам тела своего. Следовательно, задумался он, выпуская в форточку дым, тело властно над ним, что в свою очередь свидетельствует об отсутствии свободы личности.А что ещё, рассуждал про себя дядя Ваня, ограничивает свободу человека и тут же определил — цивилизация. Поскольку человек психологически легко внушаем, то этим пользуются все, начиная от миссионеров и заканчивая политтехнологами и рекламодателями товаров. И главным правилом является постоянное напоминание, капание на мозги. Прокрутив последнее слово в голове с разным ударением, дядя Ваня выкинул чибок Беломора в форточку, одновременно вздрогнув. А вздрогнул он от того, что сзади тихо подошла жена, сказав:
— Ты чего это, Вань, полуношничаешь?
— Ой! — повернулся дядя Ваня. — А ты предупреждай, когда сзади подходишь.
Супруга нахмурилась.
— Ишь, шёлковый какой! Предупреждай его, — возмутилась она. — Спасу от тебя нет ни днём, ни ночью! — закричала.
— Тише, панельный дом, всё слышно, — попросил дядя Ваня.
— А пусть все слышат, какой ты есть на самом деле. Ишь! Когда песни пел во дворе, а потом на лавке спал пьяный, это ему перед соседями не стыдно. Позорище! Все нервы мне истрепал! — и обратилась к коту. — Пойдём со мной, мяконький мой, — взяла довольное животное на руки и, скрипя половыми плитами, ушла.
Дядя Ваня повернулся к окну и, закрывая форточку, увидел в свете дворовых фонарей — корову.
— Ух-ты! — сказал он вслух и хотел было позвать супругу, но передумал. В прихожей надел сандалии и так в трусах и сандалиях вышел на улицу. Корова стояла на том же месте, возле детских качелей. Дядя Ваня медленно подошёл к ней сбоку. Корова повернула голову и тихо промычала. Дядя Ваня дотронулся до неё, погладил и заметил ошейник. Животное чуть дёрнулось и звякнуло колокольчиком на ошейнике.
— Хорошая, — сказал ласково дядя Ваня.
В детстве он жил в деревне и с коровами общался. Доводилось и пасти их и даже доить.
— Пошли, что-ль, — предложил корове дядя Ваня и отошёл немного.
Корова пошла за мужиком. Дядя Ваня дошёл до подъезда, открыл дверь, вошёл в подъезд и корова вошла тоже. Потом и в квартиру зашли вместе.
На шум в прихожую пришла супруга, открыла рот, сложила на груди руки.
— Ва! Вань! Эт чё?
— Это моя корова, — сказал весело дядя Ваня. — Буду теперь с ней жить. Животное неприхотливое, терпеливое, сено, да вода. Много не говорит, ну, помычит иногда. А, главное, везде за мной ходит, любит меня незнай как. Так что, дорогая, освобождай ей место.
— Как? — спросила очумевшая супруга.
— Ноня год коровы, так что с тобой развожуся, женюся на корове, — сказал дядя Ваня и погладил коровью морду.
— Как! — сказала женщина, размахнулась и ударила дядю Ваню по лицу.
Дядя Ваня повалился на корову, та с испугу вышибла дверь и бросилась из квартиры.
— Я тебе дам — развожусь! — погрозила пальцем супруга. — Я тебе такую корову покажу, что мало не опомнишься. Живо спать!
Дядя Ваня погладил разгоряченное ухо и пошёл покорно в спальню.