Сказки Золотого века

– Ваше сиятельство! Неужели мне придется переехать в Новгород, где никого из моей родни нет?
– не скрыла Елизавета Алексеевна своей досады и огорчения.
– Уж лучше Мишеньке выйти в отставку!

– Помилуйте, Елизавета Алексеевна!
– выразил крайнее удивление граф Бенкендорф.
– Это было бы похоже на неблагодарность на милость его императорского величества.

– Вы не советуете, Александр Христофорович?

– Да, это же понятно, Елизавета Алексеевна. В интересах молодого человека служить, это всякий скажет, вся ваша родня. А литературные занятия, еще неизвестно, куда могут его завести.

– Это и меня беспокоит.

– В Новгород, я думаю, вам не надо будет ехать. Кого переводят в Гродненский полк с Кавказа, тому открыта дорога в столицу. Но при нынешних обстоятельствах Лермонтову нельзя думать об отставке.

– Я это поняла, Александр Христофорович. Благодарю, что надоумили. А то я думала, что Мишеньке надо оставить службу, чтобы его не послали, при малейшей провинности, на войну. Этого я уже не вынесу.

– Прощение будет полным, если Лермонтов не выкинет ничего более. Позаботимся мы о нем вместе, Елизавета Алексеевна, а то я ходатайствовал за него перед государем, - с кротостью заключил граф Бенкендорф и откланялся.

Лермонтов, приехав в Петербург, возможно, сразу понял, что милость царская обернулась для него неволей и затосковал. Между тем его всюду привечали. Он получил приглашение на бал у графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова и познакомился с молодой графиней Александрой Кирилловной, по которой в разлуке на Кавказе вздыхал Алексей Аркадьевич Столыпин, теперь в ореоле кавказского офицера, то есть гвардейского офицера, принимавшего участие в сражениях с горцами, оттеснившего всех своих соперников.

Он уехал в Новгород, в новый полк, пребывая в мрачном состоянии духа, что оформил в стихотворении, составленном из строф, приходивших ему на ум еще в юности, а также в ходе работы над поэмой "Демон". Лошади мчались по зимней дороге, а поэт твердил про себя:

Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской И, как преступник перед казнью, Ищу кругом души родной; Придет ли вестник избавленья Открыть мне жизни назначенье, Цель упований и страстей, Поведать - что мне бог готовил, Зачем так горько прекословил Надеждам юности моей. Земле я отдал дань земную Любви, надежд, добра и зла; Начать готов я жизнь другую. Молчу и жду: пора пришла; Я в мире не оставлю брата, И тьмой и холодом объята Душа усталая моя; Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока Под знойным солнцем бытия.

Спустя всего два месяца Лермонтов был переведен обратно в лейб-гвардии Гусарский полк в Царском Селе к радости бабушки, но сам уже иллюзий не питал: вольная прежде служба в гвардии превратилась для него в подневольную.

Через месяц по возвращении в Царское Село он писал Раевскому: "Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? Покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что ученье и маневры производят только усталость. Писать не пишу, печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно.

Роман, который мы с тобою начали, затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины".

В этом же письме Лермонтов сообщает: "О Юрьеве скажу тебе: вообрази, влюбился в актрису, вышел в отставку, живет у Балабина, табак и чай уж в долг не дают, и 30000 долгу, и вон из города не выпускают, - видишь: у всякого свои несчастия".

Каждый офицер мог выйти в отставку, вскоре выйдет в отставку и Монго-Столыпин, но Лермонтову нельзя, поскольку он поэт и на подозрении у правительства. И при таковых обстоятельствах он вернулся к работе над поэмой "Демон", продуманной вновь за время странствий по Кавказу. Будучи на обратном пути в Москве, Лермонтов несомненно виделся с Варварой Александровной, хотя все в их взаимоотношениях покрыто тайной. Он не мог не поведать ей о явлении Демона на Кавказе, и она, - это точно известно, - отдала ему один из первоначальных списков поэмы, чтобы он выправил его, и этим-то занялся поэт, словно получил от нее прямое поручение закончить "Демона".

Он начал работу над поэмой в 14 лет, ныне ему исполняется 24. Он сроднился с образом Демона, который из Люцифера Байрона превратился в ангела, отпавшего от Бога, чтобы вочеловечиться, сохраняя могущество "первенца творенья", по сути, поэт взлелеял образ человека, подобного ангелам и Богу в их совершенстве, о чем мечтали мыслители и художники эпохи Возрождения.

Испанская монахиня превратилась в княжну Тамару; она, встревоженная неким духом, решается, вопреки воле отца, уйти в монастырь. Но здесь-то явится перед нею Демон во сне и наяву. И на ее вопросы он произносит монолог, столь привлекательный всякому юному сердцу.

Д е м о н Я тот, которому внимала Ты в полуночной тишине, Чья мысль душе твоей шептала, Чью грусть ты смутно отгадала, Чей образ видела во сне. Я тот, чей взор надежду губит, Едва надежда расцветет, Я тот, кого никто не любит И все живущее клянет; Ничто пространство мне и годы, Я бич рабов моих земных, Я враг небес, я зло природы, - И, видишь, я у ног твоих. Тебе принес я в умиленье Молитву тихую любви, Земное первое мученье И слезы первые мои; О, выслушай из сожаленья! Меня добру и небесам Ты возвратить могла бы словом. Твоей любви святым покровом Одетый, я предстал бы там, Как новый ангел в блеске новом; О! только выслушай, молю; Я раб твой, я тебя люблю!

Но нездешняя страсть губит княжну, впрочем, как всякая страсть, и жизни земной приходит конец.

Выправив список, в конце тетради поэт записывает Посвящение.

Я кончил - и в груди невольное сомненье! Займет ли вновь тебя давно знакомый звук, Стихов неведомых задумчивое пенье, Тебя, забывчивый, но незабвенный друг? Пробудится ль в тебе о прошлом сожаленье? Иль, быстро пробежав докучную тетрадь, Ты только мертвого, пустого одобренья Наложишь на нее холодную печать; И не узнаешь здесь простого выраженья Тоски, мой бедный ум томившей столько лет; И примешь за игру иль сон воображенья Больной души тяжелый бред...

Это Посвящение не выносится вперед и вообще не приводится при издании поэмы "Демон"; оно кажется невнятным, темным, мало связанным с содержанием поэмы, поскольку вся история любви Лермонтова и Вареньки Лопухиной утаена, неведома, но ныне, когда многое для нас прояснилось по знакам, каковые сам поэт оставлял всюду, мы видим, что Посвящение и поэма смыкаются, полные глубочайшего смысла, как "Новая жизнь" и "Божественная комедия" Данте.

Автобиографическое и религиозно-мифологическое содержание миросозерцаний Лермонтова и Данте при всем различии сходны в одном: любовь земная и вера не противопоставлены, как в Средние века, а сливаются, и этот синтез, пусть ненадолго, достигается в эпоху Возрождения. И, становится ясно, Демон Лермонтова - это воплощение ренессансного типа личности, то есть это высший прототип человека, каковыми ощущали себя мыслители и художники эпохи Возрождения, каковыми они жаждали быть и терпели крах.

Лермонтова назовут - в порицание - поэтом сверхчеловечества, не подозревая о том, что отмечают возрожденческий характер его личности и поэзии.

Могучая воля, стремление объять все мироздание в череде веков, жажда жизни и с небом гордая вражда, поскольку человек сознает себя равным и ангелам, и Богу в познании всего сущего и как творца, - это все черты ренессансного миросозерцания, и они-то определяют жизнь и творчество Лермонтова, не узнанные как таковые ни им, ни его современниками, что, вместо восхищения, возбуждало лишь порицания и преследование верховной властью, носительницы феодальной реакции.