Сказки Золотого века

– Ужасно поет, а хорошо!
– рассмеялся Брюллов.

Но, кроме музыки, ничего интересного не происходило, разговор шел вялый; Брюллов, видимо, заскучал и хотел бежать, но вот неожиданно в гостиную вошла Воробьева, он остался, а утром, еще в постели, принялся водить карандашом...

"Идеи, как облака на синем небе, всегда ходили в душе его, - пишет Мокрицкий, - и он то высказывал их словами, то чертил их на бумаге; все чувства принимали в душе его живые образы; все, что восхищало или потрясало его душу, кристаллизовалось в ней, принимая изящные формы; самые даже звуки музыки желал он выразить своей кистью.

Однажды зашел я к нему часу в седьмом утра и нашел его в постели с бумажкой и карандашом в руках.

"Что вы делаете, Карл Павлович?" - спросил я.

"Черчу портрет певицы Воробьевой - смотрите", - сказал он.

Смотрю я на чертеж и вижу какую-то музу, или что-то подобное, с арфою в руке.

"Вчера, - продолжал он, - был я в гостях; там было много дам. Но вот неожиданно в гостиную вошла Воробьева. В этот вечер лицо ее сияло каким-то вдохновением. Попросили ее спеть, и она была так любезна и так в голосе, что почти весь вечер не отходила от фортепьяно. Глинка ей аккомпанировал, и она пела дивно. Слушая ее, я был в восторге; но когда она пропела арию Ромео из "Монтекки и Капулетти", я не мог удержаться от слез и дал себе слово написать с нее портрет. Вот как я напишу: я представлю Друиду, играющую на семиструнной арфе; звуки, издаваемые ею, изображу я в виде лучей, выходящих из арфы; в каждом луче представлю отдельную картину чувств и страстей, порождаемых или уничтожаемых волшебными звуками..."

Изображения Друиды с арфой Брюллов не оставил, но портрет певицы он передал векам.

ГЛАВА VIII Маскарад. Последнее свидание. Екатерина Керн

1

Чтение поэмы "Демон" у Карамзиных, похоже, стало событием; о поэме Лермонтова заговорили в свете, и императрица изъявила желание ознакомиться с русской поэмой "Демон", о чем поэт узнал от Философова Алексея Илларионовича и приготовил список для него, с учетом требований цензуры. Известно, как раз в пору новогодних балов и маскарадов генерал-адъютант Перовский, портрет которого оставил Брюллов, читал поэму Лермонтова императрице, и она говорила о том в карете, направляясь на бал-маскарад у Энгельгардта. И мы последуем за императрицей.

Бал-маскарад был уже в полном разгаре, когда послышались голоса: "Государь император! Его величество!" Впрочем, движение публики, прежде всего маскированной, продолжалось, как ни в чем не бывало, ибо явление в толпе царя в мундире кавалергардского полка и в венециане, пусть и без маски, носило вполне маскарадный характер, так сказать, частный, казалось, совсем без свиты и охраны, - маскарадные плащи, небрежно наброшенные на мундиры и головные уборы, которые и назывались венециане, не выделяли их из общей массы.

Две юные особы, подвижные и веселые, в масках, сопровождали государя императора, и кто-то их узнавал: "Принцессы?! Великая княжна Мария Николаевна! А другая, верно, Ольга Николаевна? Как им весело!"

– А где же императрица?

– Ее величество сидит в ложе и наблюдает с улыбкой за ними.

– И правда!

Николай Павлович вышагивал в общем движении с милостивым выражением на лице, выделяясь ростом, но не величием, тем более что он хотел на этом веселом празднестве выглядеть всего лишь красавцем-кавалергадом, привлекающим к себе все взоры дам, особенно в масках, которые могли свободно изъявлять все свое восхищение и внимание к нему, даже заговаривать, касаться его руки. Маски неуклюже или с милым изяществом приседали, царь поднимал их жестом и говорил то по-русски, то по-французски:

– Веселитесь! Прекрасный бал-маскарад, не правда ли?

Казалось, он всех и каждого узнает; но это происходило от того, что он глядел туда, куда ему указывали, на тех, кого узнавали из его окружения, как это делалось на приемах, на которых о каждом новом лице он был заранее осведомлен.

– Государь, в наряде летучей мыши, мне кажется, графиня Нессельроде, - проговорил один из царедворцев.

– Мне тоже так кажется. Посмотрим.

Летучая мышь в маске, занимая много места, присела в поклоне:

– Ваше величество!

– Сударыня, ваш наряд прямо из Парижа, где нас ныне не очень жалуют?
– Николай Павлович усмехнулся.

Это был намек на должность мужа графини, министра иностранных дел, и натянутость отношений между Россией и Францией из-за высадки французских войск в Египте.

Летучая мышь от неожиданного вопроса покачала головой, вызвав улыбку у его величества и смех у императрицы, ибо и она узнала издали по стати и поступи графиню Нессельроде. Показался и граф Нессельроде, как истый царедворец не упускающий случая быть всегда и всюду на виду у его величества.

Три гвардейских офицера, высоких, статных, один красивее другого, держались вместе, привлекая особое внимание дам, а с ними и невольное внимание мужчин. Заметив издали государя императора, они, переглянувшись, отошли в сторону. Совсем недавно их стали приглашать на придворные балы в Аничковом дворце; в прежние годы такой чести удостаивались кавалергарды, теперь и конногвардейцев , и гусар звали танцевать, точно первые не оправдали своего особо привилегированного положения.

– Где Лермонтов?
– справился Александр Карамзин.

– Он всегда от нас отстанет, чтобы что-нибудь выкинуть, - проговорил Монго-Столыпин, окидывая публику поверх голов.
– Уж он такой неугомонный.

– В маскарад в Большом театре он явился с Краевским в домино и маске княгини Одоевской, говорят. Жаль, я его не видел, - сказал граф Андрей Шувалов, словно встряхивая с себя сон.

Как рассказывает князь Лобанов-Ростовский, он храбро сражался на Кавказе, где получил солдатский Георгиевский крест и легкую рану в грудь. Он был высокого роста и тонок; у него было красивое лицо, казавшееся несколько сонным, но вместе с тем плохо скрывавшее нервные движения, присущие его страстной натуре... Он очень нравился женщинам, благодаря контрасту между его внешностью, казавшейся нежной и хрупкой, его низким и приятным голосом, с одной стороны, и необычайной силой, которую скрывала эта хрупкая оболочка, - с другой.

– Признаюсь, - флегматично протянул Монго-Столыпин, - но это между нами.

– Говори же, в чем ты признаешься, друг мой. Точно ты сделал нечто нехорошее, на что, конечно, ты не способен, - воскликнул Карамзин.

– Справлялись, не у меня, а у других моих родственников, следует ли, наравне с нами, приглашать на придворные балы и нашего поэта, который всю осень в моде в большом свете, чему, впрочем, он вовсе не рад, хотя, конечно, доволен, что перед ним открылись все двери, куда попасть он и не смел мечтать годом раньше.

– И что же?

– Хотя не у меня справлялись, я воспротивился, - проговорил Монго-Столыпин.
– Страстная натура увлекается всем, даже балами; пусть-ка лучше больше уединяется и пишет, возвращаясь из Царского Села, со службы, в Петербург.

– Резонно.

– Но стоит ему жениться, чего боится пуще всего бабушка, ведь ей кажется, все дамы в свете ловят ее внука, а жена его будет, конечно, красавица, его и так призовут, - рассмеялся Шувалов.

– Нет, нет, пусть эта чаша хоть его минует!
– воскликнул Александр Карамзин с горечью.