Сказки Золотого века

"Дома мне было не очень хорошо, - писал впоследствии композитор.
– Жена моя принадлежала к числу тех женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и проч. были всё; музыку понимала она плохо или, лучше сказать, за исключением мелких романсов, вовсе не разумела - всё высокое и поэтическое также ей было недоступно".

Увы! Марья Петровна была равнодушна к музыке, это еще не беда; кто же из молодых и миловидных женщин не любит наряды и балы? Но она, кажется, не отдавала совсем отчета в том, с кем судьба ее свела, кто ее муж, и была столь наивна, что жаловалась его тетке на то, что он, мол, тратит деньги на нотную бумагу.

Певчие царя были не столь хороши, как он полагал, некоторые не знали нот; Глинке пришлось предпринять продолжительную поездку по Малороссии для набора певчих. Забот с ними было много: кормить, одевать, - в пути почему-то все переболели глазами, - наконец в Петербурге оправились, их прилично обмундировали, и Глинка имел счастие представить их государю императору.

Это представление было в знаменной зале, возле кабинета его величества в Аничковом дворце. Певчие ( 19 мальчиков и два взрослых) стояли полукругом, Глинка посредине их в мундире со шпагой, трехугольной шляпой в левой руке и камертоном в правой.

Император явился почему-то в старом военном сюртуке, без эполет, в сопровождении министра двора.

Николай Павлович рассмеялся, глянув на певчих и капельмейстера:

– Ах! Какие молодцы! Где ты их набрал под рост себе?

– Ваше императорское величество, это же мальчики; они еще подрастут, - отвечал серьезно и важно Глинка.

– А что это у тебя?
– спросил Николай Павлович, указывая на камертон.
– А, знаю. Хорошо. А что знают певчие?

– Ваше императорское величество, смею уверить вас, они знают все требуемое по службе.

Директор придворных певчих А.Ф.Львов хорошо знал, как государь экзаменует вновь набранных певчих, и тщательно их приготовили к экзамену.

Николай Павлович сам начал с "Спаси, Господи, люди твоя", и не успел он задать тон, как 19 мальчиков и два баса дружно подхватили и отлично исполнили этот кант. Государь заставил певчих еще что-то пропеть и, весьма довольный, весело-шутливо, чему соответствовал старый сюртук без эполет, поклонился до пояса и отпустил их во главе с капельмейстером.

"Этим не ограничилось изъявление монаршего благоволения ко мне, - пишет Глинка.
– Однажды, увидев меня на сцене, государь подошел ко мне и, обняв меня правой рукой, прошел, разговаривая со мною, несколько раз по сцене Большого театра в присутствии многих находившихся тогда на сцене и, между прочим, министра двора, который мне в пояс поклонился".

Теперь Глинка почти постоянно присутствовал на литургии в церкви Аничкова дворца, и его иногда приглашали на вечера императрицы, где он что-нибудь играл или пел.

В награждение за набор певчих Глинка получил 1500 рублей асс. В это время он, по требованию жены, издал собрание своих пьес, за что получил 1000 рублей асс.

"Это приобретение успокоило на время моих домашних, - пишет Глинка, - но вместо того, чтобы употребить эту сумму на устройство домашнего быта, завелись обеды и рауты".

Эти приемы у Глинки наравне с вечерами у Карамзиных и Одоевского не могли утвердиться, поскольку в семье не было единства или главы. Миловидная Марья Петровна могла лишь сама покрасоваться, не умея играть роль хозяйки салона, а сам Глинка в доме своем казался гостем, как и другие гости. Теща благоразумно стушевывалась при гостях, но затем не воздерживалась от замечаний.

Но музыка звучала, а один из вечеров и вовсе удался. Было много дам, среди них выделялась княгиня Мария Алексеевна Щербатова, молодая вдова; она была прелестна: хотя не красавица, была видная, статная и чрезвычайно увлекательная женщина, по свидетельству Глинки, который знал ее давно, еще до ее замужества, как племянницу своего друга Штерича, к этому времени умершего. Мария Алексеевна росла в Москве, но, вероятно, после вторичной женитьбы отца поселилась со своей младшей сестрой у бабушки в Петербурге. Ее считали сиротой и бесприданницей, и вот она вдруг вышла замуж за князя Щербатова, молодого и богатого, который вскоре умер, еще до рождения сына, коим несчастная его жена разрешилась благополучно.

Княгиня еще не выезжала в свет из-за траура по мужу, но бывала у Глинки с младшей сестрой Поликсеной, которую он учил петь. Он сам бывал у них как домашний, нередко обедал и проводил часть вечера. Иногда получал от молодой княгини, - ей было всего восемнадцать лет, - маленькие записочки, как пишет Глинка, его приглашали обедать с обещанием ему порции луны и шубки. Это значило, что в гостиной княгини зажигали круглую люстру из матого стекла и она уступала гостю свой соболий полушубок, в котором ему было тепло и привольно.

Она располагалась на софе, он на креслах возле нее; иногда беседа, иногда приятное безотчетное мечтание... Мысли об умершем друге достаточно было, замечает Глинка, чтобы удержать сердце в пределах поэтической дружбы.

Поверим. Как обстояло с молодой, можно сказать, юной вдовой, горячей, увлекательной по темпераменту и речи украинкой, остается тайной. Хотя ясно - порции луны и шубки - упоминаются не без лукавства.

Глинка в это время написал два романса на стихи Пушкина "Ночной зефир" и "В крови горит".

Сидя за роялем, пока собираются гости, он распевал вполголоса:

Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир. Вот взошла луна златая, Тише... чу... гитары звон... Вот испанка молодая Оперлася на балкон.

Среди гостей были конногвардеец Васильчиков и Карл Брюллов. Этот офицер так и увивался вокруг княгини Щербатовой, вызывая ревность у Марьи Петровны не на шутку.

У Глинки в карты не играли и не танцевали; угощение было более, чем скромное, оно состояло из чая с сухариками и крендельками и десерта. Беседа и музыка, часто пение соло или в несколько голосов... Глинка поет в полный голос:

В крови горит огонь желанья, Душа тобой уязвлена, Лобзай меня: твои лобзанья Мне слаще мирра и вина.