Скелет

Не думаю, что я когда-либо испытывала такой трепет по поводу простого куска дерева. Мне требуется добрых тридцать секунд, прежде чем я, наконец, вытаскиваю руку из глубин кармана и нажимаю кнопку дверного звонка. Если Джек наблюдал изнутри, у него хватило такта подождать минутку, прежде чем открыть дверь.

Я видела Джека Соренсена тысячу раз, в тысяче мест. Но здесь, стоя у входа в его дом, я словно вижу его впервые. Его темные волосы. Его пухлые губы. Неизменный черный наряд, подогнанный под его смертоносную фигуру. У меня перехватывает дыхание от интенсивности этих пронзительных глаз, которые оценивают каждую деталь моего лица долгим пристальным взглядом. Я не выдыхаю, пока он не бросает взгляд за мою спину, на дорогу.

— Я не видела Хейза, — говорю я, когда Джек тянется вперед, чтобы положить руку мне на плечо и пропустить мимо себя, стоя на пороге. Электрический гул сотрясает кровь в моих венах от его прикосновения, но я скрываю это под коварной улыбкой. — Это не значит, что он не придет подглядывать в окно.

Черная дверь закрывается за мной и запирается на замок.

— Если посмеет, черт возьми, я сдеру кожу с его лица и скормлю ему, — говорит Джек.

— А говорят, романтика умерла.

Джек смотрит на меня с ухмылкой, поворачивая второй замок.

— Даже не притворяйся, что от этого твои трусики не мокнут насквозь, Лилль Мейер.

— Извини, но я без трусиков, один профессор, помешанный на холодильных камерах и кунилингусе в офисе, украл мои, — третий и последний замок защелкивается под раскатистый смешок Джека, прежде чем он заходит мне за спину, чтобы взять мое пальто. — Три замка? Немного слишком, доктор Соренсен. Может быть, заведешь сторожевую собаку, чтобы отпугивать Хейза. Они с Корнетто не поладили, — говорю я, кивая в сторону двери. Дыхание его смеха согревает мою шею, когда Джек распутывает мой шарф, проводя пальцам по коже.

— Если бы завел, ты бы дала ему какую-нибудь нелепую кличку.

— Точно. Тебе бы подошла акита по кличке Вкусняшка.

Тихое ворчание Джека обрывается, когда мое пальто сползает с плеч, открывая рубашку, которую он одолжил мне в тот день, когда зашивал рану. Она свежевыстиранная, но, возможно, я побрызгала на воротничок немного духов «Angelique Noire», когда надевала. Рукава закатаны до локтя, верхние пуговицы расстегнуты, чтобы можно было разглядеть черный кружевной лифчик, и простые леггинсы.

— Что не так? — спрашиваю я с притворной невинностью, медленно поворачиваясь лицом к Джеку, его глаза темнеют, когда он скользит взглядом по моему телу. Он вешает мое пальто рядом с дверью и облизывает губы, переводя пристальный взгляд на меня. — Ты сказал, что нельзя разорвать ее в клочья. Мне некого в ней хоронить, по крайней мере, пока что. И поскольку мои трусики у тебя, я думаю, это честный обмен.

Его ноздри слегка раздуваются, он глубоко вдыхает. Я подхожу на шаг ближе, и он сглатывает. Еще один, и он отодвигается за пределы досягаемости.

— Вы что, убегаете от меня, доктор Соренсен?

Противоречивый стон срывается с его губ.

— Нам нужно обсудить кое-что важное. Но если я прикоснусь к тебе сейчас, то не смогу заставить себя остановиться, — признается он, когда я пытаюсь приблизиться на дюйм, и он отступает еще на шаг. — У меня нет такой сдержанности.

— Хорошо, что в таком случае я не надела фиолетовую рубашку с бантиком на шее, — говорю я с усмешкой. — Ты мог бы сделать с помощью завязок множество ужасных вещей.

— Кайри…

— Мне интересно, доктор Соренсен, что бы ты конкретно сделал? Может, связал мне руки и трахнул в рот? Или что… похуже… не знаю даже.

Выбросив вперед руку, Джек хватает меня за горло, его ладонь плотно прижимается к моему подбородку. Он притягивает меня к себе и заглядывает мне в лицо.

— Обязательно всегда проверять мои пределы, доктор Рот?

Моя улыбка такая же яркая, как солнце в небе пустыни.

— Да, — шепчу я под усиливающимся давлением руки Джека. — Всегда.

Его серебряные глаза подобны полированной стали клинка. Желание. Ярость. Я бы вечно балансировала на острие этого ножа, если бы могла.

Джек, не ослабляя хватки, тянет нас ближе друг к другу, притягивая меня к себе, пока моя грудь не оказывается на одном уровне с его грудью. Его губы касаются моей щеки совсем рядом с переносицей.

— Пощади меня, хотя бы ненадолго. Это важно, — говорит он и оставляет легкий поцелуй на моей коже, мои глаза закрываются, его дыхание шевелит мои ресницы. — Пожалуйста, Кайри.

Я киваю, и пальцы Джека один за другим разжимаются на моей шее. Его другая рука берет мою и прижимается к швам, согревая мою рану, но не причиняя боли.

— Располагайся, — говорит Джек, вытягивая мою руку вперед и отпуская ее, чтобы я шла впереди него, он касается моей поясницы. — Чувствуй себя как дома.

Я, наверное, слышала такие слова сотню раз. Но это первый случай, когда я действительно почувствовала, что мое присутствие вдохнуло жизнь в дремлющее пространство.

Мы поднимаемся на три ступеньки от входа, минуем лестницу на второй этаж, пространство переходит в гостиную справа, окна на наклонных высоких потолках пропускают лучи заходящего солнца. К нему примыкает столовая в задней части дома, полированная черная поверхность длинного стола украшена простым букетом в керамической вазе. Я узнаю синие цветы того же вида, что Джек оставил в моем кабинете. Слева находится кухня с гладкими белыми шкафами и безупречно чистыми столешницами из кварца. Между кухней и столовой есть открытая дверь, которая, кажется, ведет в теплицу, но вход слишком узкий, чтобы разглядеть, что находится там. И по всему дому Джека витает аромат чего-то нового. Может быть, не краска, а пластик. Возможно, дело в мебели, большая часть которой выглядит неиспользуемой. С этими нетронутыми, безличными деталями в оттенках черного и серого, дом мог принадлежать кому угодно или вообще никому. Здесь нет семейных фотографий. Никаких картин. Музыка, которая льется из динамиков, расположенных по всему дому, — единственное, что дает мне хоть какое-то представление о Джеке, хотя на самом деле это не похоже на его стиль. Я знаю, что это не может быть правдой, но похоже будто пространство находилось в ступоре, ожидая вдоха жизни. Ожидая меня.

— Ты пила Шираз в клубе, — говорит Джек, отвлекая меня от оценки дома, его пристальный взгляд тяжелым грузом ложится мне на плечи. Когда я поворачиваюсь к нему лицом, он жестом указывает на диван в гостиной, предлагая присесть. — Ты хочешь то же самое?

— Конечно, было бы чудесно, спасибо.

Джек коротко кивает, и я сажусь на диван серого цвета, поворачиваясь, чтобы посмотреть, как он уходит на кухню. Он открывает бутылку и наливает бокал красного вина в черный металлический бокал без ножки, затем доливает себе в бокал лед и скотч, прежде чем принести их оба вместе с пачкой бумаг, зажатой под мышкой. На кофейном столике передо мной разложена мясная нарезка с оливками от фирмы Кастельветрано, хумусом, сырами и чатни, нарезанными овощами, сухофруктами и мясной нарезкой. Когда Джек садится рядом со мной, я не могу удержаться от вопросительного взгляда широко раскрытых глаз, который бросаю между ним и угощением на столе.

— Ты не ужинала, — просто говорит он, передавая мне вино, а затем маленькую тарелку с соседнего стола. Его взгляд скользит по моим швам, затем по груди в непосредственной близости от шрамов, затем по мне в целом. Едва заметная морщинка пробегает по его лицу.

Мое сердце скребется о кости.

— Спасибо, — говорю я, желая одержать маленькую победу в своей постоянной битве со временем. Я сижу неподвижно, сжимая в руках тарелку, просто чтобы насладиться выражением лица Джека. Это вызывает беспокойство. Может, небольшую путаницу. Его вспыльчивая натура требует, чтобы жизнь подчинялась его планам, и мне нравится отказывать ему. Но есть что-то бесхитростное в его очевидной заботе о моих потребностях в питании, и я смягчаюсь, ставя тарелку на колени, протягиваю руку и беру с доски оливки и сыр. Честно говоря, я на самом деле не слежу за тем, что беру. Я наблюдаю за лицом Джека, за тем, как он отслеживает движение моей раненой руки, за тем, как он фиксирует то, что я решаю взять, чего избегаю. Я даже не знаю половины того, что беру, я просто беру, пока не наберется достаточно еды на тарелке, чтобы он казался довольным. Только тогда он наполняет свою тарелку и ждет, пока я не поем и не попью, прежде чем положить бумаги к себе на колени.