Скелет

А в центре комнаты — каталка с тонкой черной обивкой и оковами, свисающими с откидных боковых поручней.

Я осушаю текилу одним глотком, прежде чем повернуться лицом к Джеку. Он неподвижно стоит на нижней ступеньке, одной рукой сжимая бокал слишком крепко для своей беспечной позы, другой поворачивая зажигалку в кармане.

— Итак, — говорю я, мое дыхание выходит паром, когда я ставлю свой стакан на стойку и неторопливо подхожу ближе, проводя пальцем по матрасу каталки, медленно приближаясь к нему. — Вот где происходит волшебство.

В глазах Джека появляется подозрение, когда я останавливаюсь достаточно близко, чтобы почувствовать тепло его тела сквозь одежду. Но холодный воздух все равно проникает внутрь, и в тот момент, когда по моему телу пробегает легкая дрожь, его взгляд скользит по мне — губы, горло, грудь, снова возвращается к губам. Остается у меня на губах, как будто слился с ними, даже когда я беру напиток у него из рук.

— Почему у меня такое чувство, что я должен опасаться за свою жизнь? — спрашивает он.

Я продолжаю держать стакан Джека, а другую ладонь кладу ему на грудь, улавливая биение его сердца, прослеживая за линией мышц, которая сужается к ключице. От моего внимания не ускользает, что его пульс быстрее обычного ровного ритма, биение учащается, когда мое прикосновение поднимается вверх по его яремной вене и останавливается на задней части шеи.

— Ты сказал пощадить тебя, совсем ненадолго, — отвечаю я, притягивая его вниз, пока его губы не встречаются с моими. — Время вышло.

Я прижимаюсь поцелуем к губам Джека, который становится глубже с каждым вздохом. Мой язык требует попробовать скотч, который задержался на его языке. Легкое касание губ Джека разрушает слой его сдержанности, и он толкает меня обратно к центру комнаты. Одна его рука сжимает мое бедро с такой силой, что остаются синяки, в то время как другая ныряет под подол моей рубашки, чтобы проследить линии ребер, его большой палец медленно обводит нижнюю часть моей груди через кружево. Он возвращается к набухшему соску, стонет, прерывая поцелуй, чтобы впиться зубами в холодную плоть моей шеи.

— Ты заронил мне в голову идею, доктор Соренсен. И как только она появилось, я не смогла от нее избавиться, — говорю я хриплым от желания голосом, пока губы и зубы Джека прокладывают дорожку вверх по моей яремной вене.

— И что это, Лилль Мейер? — шепчет он между настойчивыми поцелуями.

Моя ладонь следует по всей длине его твердой эрекции, и я улыбаюсь его ответному стону. Более сильный укус впивается в мою кожу, когда я крепко обхватываю его член через брюки.

Звук скрежещущего металла наполняет холодный воздух обещанием, когда я отпускаю защелку на пряжке ремня Джека.

— Холодильная камера в кампусе. Ты помнишь, что сказал перед совещанием?²³

— Неужели ты думаешь, что я бы забыл?

Я качаю головой, и Джек сжимает мою челюсть, удерживая меня на месте, пожирая меня отчаянным поцелуем. Мое желание совпадает с его, моя потребность в нем свирепа, скручивает естество требовательной болью. Но я заставляю себя подавить это. Я отстраняюсь, прижимая руку к бьющемуся сердцу Джека, и когда он смотрит на меня, нахмурив брови, как будто спрашивая, не сделал ли он что-то не так, я лукаво улыбаюсь ему в ответ.

— Знаешь, — говорю я, держа руку на груди Джека, его дыхание ощущается под моей ладонью, — Мне потребовалось слишком много времени, чтобы собрать все это воедино и кое-что придумать, — я поднимаю палец над металлическим стаканом, прося о минутной передышке, и допиваю остатки его скотча. В глазах Джека читается тревога, и я мучаю его немного дольше, чем необходимо, прежде чем объяснить, что я имею в виду. — Холод. Поцелуй, когда я дразнила тебя насчет того, что тебе жарко. Пирсинг.

В глазах Джека смертельная жажда.

Я не отвожу взгляда, когда подношу холодный металл к губам и запрокидываю голову назад, пока осколок льда не скользит по моему языку. Когда я опускаю стакан, то демонстративно протягиваю кусочек льда сквозь поджатые губы, держа его, как приз. Затем я ставлю стакан на столик в пределах досягаемости и хватаюсь за пояс брюк Джека, притягивая его ближе.

— Ты будешь милым со мной, Джек? — спрашиваю я, мои широко раскрытые глаза являют собой воплощение добродетели, когда я прижимаюсь к его груди, с мучительной медлительностью опуская руку вниз, чтобы освободить его эрекцию. Джек хватает меня за локоть и поддерживает, пока я опускаюсь коленями на твердый бетон.

— Блять, ни за что, лепесточек.

Невинность на моем лице рассеивается, как маска из тумана, сгорает, обнажая порочное существо, скрывающееся под ней.

— Спасибо за это, черт возьми, — говорю я, сжимая его эрекцию. Я провожу кусочком льда по одному из шипов, расположенных ближе всего к основанию его члена, облизывая пирсинг «Альберт», наслаждаясь капелькой соленого предъэякулята на головке. Дыхание Джека становится прерывистым, когда лед медленно движется по титану кругами, от одного шипа к другому, охлаждая их, гранича между удовольствием и болью. Он стягивает с себя рубашку, выражение его лица почти страдальческое, как будто он горит и отчаянно нуждается в объятиях холодного воздуха. Но если он страдает, я здесь не для того, чтобы предлагать милосердие. Я ласкаю головку его члена нежными, дразнящими облизываниями, прослеживаю линию его пирсинга, прежде чем взять его зубами нежным рывком, от которого Джек шипит.

— Господи… блять… — Джек откидывает голову, его руки запутываются в моих волосах, глаза закрываются, когда он погружается в удовольствие от противоречивых ощущений, холодный лед борется с моими теплыми губами. Я провожу кончиком языка по пирсингу в виде колечка, и он стонет, крепче сжимая мои пряди.

Мои движения замедляются, пока он не встречается со мной взглядом, и я отстраняюсь, чтобы положить тающий лед на язык, держа его эрекцию у основания и облизывая каждую ступеньку из пирсинга в виде штанг. Когда Джек вздрагивает, а его глаза становятся чуть больше тонкой полоски серебра вокруг расширенных зрачков, я хрущу кусочком льда и беру другой из стакана на столе.

— Однажды я пообещала себе, что заставлю тебя страдать, — шепчу я, проводя льдом вверх по одной стороне титановых шипов и вниз по другой. — Это было не то, что я сначала имела в виду, но должна признать, доктор Соренсен, мне это нравится гораздо больше.

Я не тороплюсь со штангами, катаю лед по кольцу, посасываю другие шипы, провожу ногтями по его яйцам, прижимаюсь к ним губами, втягиваю их в рот. Иногда он шипит мое имя, как проклятие. Что-то на датском слетает с его губ при прерывистом дыхании. Din skide gudinde. Du draeber mig²⁴…

Хорошенько и по-настоящему помучав, я беру головку его члена в рот и сосу, закрыв глаза и постанывая.

Его сдержанность разлетается вдребезги от жара моего рта.

— Открой глаза, — приказывает Джек, сжимая в кулаке мои волосы и придвигаясь ближе, проталкивая свой член глубже.

Я делаю, как он говорит. Но я не тороплюсь встретиться с ожидающим меня взглядом, скользя по каждому дюйму напряженных мышц, возвышающихся надо мной. Когда наши взгляды встречаются, магниты словно встают на место. Я не могу отвести взгляд.