Скифия против Запада. Взлет и падение Скифской державы

Русская метафизика Грозы

Итак, получается, что славяне, русы полнее всего выразили сверхзначимый архетип Грозы. Даже и само имя «рус» этимологически связано с грозовой, небесно-огненной тематикой. Выше уже было указано на «красное» значение слова «рус», которое связывалось с символизмом крови, пролитой в боях. Его же можно увязать и с солярностью, световым изобилием «красного солнышка». Но красный цвет тесно связан и с огненным символизмом Грозы. Здесь можно построить такую цепочку – «родрый» («красный»), «рдеть» («краснеть»), «рудый» («рыжий», «красный»), «руда» (диалектное обозначение крови) – «родриа» («молния») – «род» (словом, имеющим около двух десятков значений, среди которых есть и «огненные»). Далее, от слов с корнями «рус-рос» и «руд-род» надо провести соединительную линию к словам «рота» и «ряд», чьи значения сводятся к теме «порядка», «упорядочения». Так, слово «рота» означало «клятву», «договор», ну а «ряд», как очевидно любому и сразу, означал «порядок». Основа «рта» («рд») позволяет сопоставить соответствующую славяно-русскую терминологию с индоевропейской. Здесь нужно вспомнить об индоарийском слове «рита» (ср. с «рота»), употребляющемся для обозначения универсального космического Закона, а также о древнеиранском «арта» (замена «ар» – «ра»), которое употреблялось в том же значении. (Последнее слово немедленно заставляет вспомнить об артеле, представлявшей собой хозяйственное объединение на основе корпоративного договора). Арабские авторы говорили о наличии трех территорий расселения восточных славян – Куяве (Киевской земле), Славии (Новгородско-Ладожской земле) и Артании. Последнюю многие исследователи отождествляют со знаменитым «островом русов», Русией. Необходимо еще и вспомнить о том, что русы (росы) именовались также «рутенами» и «ротальцами», а Никоновская летопись дает совсем оригинальную форму интересующего нас этнонима – «родии». Гроза, таким образом, как бы связывается с Порядком, причем в наборе слов, связанных с русскостью, с кровью, с родом. Сам же Порядок выступает не столько как некое организованное пространство, отгороженное от хаоса, но как целостное соединение разных моментов бытия. Гроза соединяет не только свет и тьму, но еще и огонь с водой, то есть два наиболее противоположных космических элемента. При этом во время Грозы тучи разносятся ветром (элемент воздуха) и оплодотворяют почву (элемент земли). Таким образом, налицо универсальное соединение всех четырех стихий в феномене Грозы, который опять же символизирует собой Божество, все в Себя объединяющее и все Собой направляющее.

Русский грозовой символизм русской нации ничуть не исчез после христианизации, просто он очистился от всего паганистского, слишком натуралистического. Уже в Христовой Руси огромнейшее развитие получил «культ» святого пророка Илии Фесвитянина, как бы заменившего собой Перуна. Русские представляли Илию небесным воином, мчащимся по небу на огненной колеснице и сражающимся посредством молний с бесчисленными легионами демонов. Кстати, менно вокруг собора Св. Илии группировалась одна из первых русских христианских общин, ядром которой были воины-варяги, чье имя связано с иранским Веретрагной – духом Огня. Такое почитание крайне показательно. Илия – сверхзначимая в христианской мистике фигура. Прежде всего, это образец консервативного революционера, выступающего против идолопоклонничества. В древнем Израиле им было поднято духовное и политическое восстание против жрецов Ваала, сумевших привлечь на свою сторону царя Ахава. В ходе этого восстания Илия воинствует как Духом, так и Мечом. Во втором случае он лично убивает четыреста пятьдесят жрецов. Пророк-революционер использует свою силу чудодея и демонстрирует власть над водами, чрезвычайно напоминая при этом индоевропейского Громовержца, отпускающего воды, захваченные змеевидным Велесом. Потрясает, что оккультно-метафизический «противник» Илии Ваал своим именем напоминает о Велесе («вал»-«вел»). Имя этих двух божеств погружается в глубины древности и, в конечном счете, восходит к праиндоевропейскому *«uel».

В русской мифологии и истории (а очень часто они мистическим образом сливаются воедино) встречаются фигуры, которые «воспроизводят» архетип двух громовержцев – языческого и христианского. Такой фигурой был, например, Илья Муромец – реальная, «историческая» фигура, известная именно по былинным мифам. Исследователи согласно утверждают, что образ муромского богатыря чрезвычайно близок к образу Перуна и образу пророка Илии. Последнее даже более интересно. Сразу обращает на себя внимание революционность Муромца, хранящего верность Православию, но в то же время громящего церкви во главе «голей кабацких» и часто возражающего князю. Здесь отчетливо виден «священный бунт» против теплохладности и фарисейства основной массы «верующих», которых надо встряхивать «Божественной провокацией», героическим юродством. В данном случае Илья Муромский крайне близок к ветхозаветному максималисту Илье Фесвитянину. Иван Грозный тоже являет собой образ громовержца, что видно хотя бы из его имени. Как и Фесвитянин, он уничтожает врагов Веры в огромном множестве, как и Муромец, он восстает против теплохладности боярских «радетелей старины» и практикует юродство. Иоанн Васильевич лично написал «Канон Ангелу Грозному», в котором он прославляет архангела Михаила, ведущего огненную войну с сатаной. В деятельности Грозного Царя отчетливо прослеживается грозовой, огненный эсхатологизм. Архетип грозового революционера также воспроизводится в фигуре Императора Петра Великого. Это тонко подмечено исследователем-метафизиком Г. Павловичем. «В определенном смысле, – отмечает он, – символика Ильи-пророка (равно как и Перуна-императора) отражена в знаменитом Медном всаднике, подножием которого служит «гром-камень»… «камень действительно является именно громовым символом, что сразу же обращает внимание на имя – «Петр» («камень») (…«Корабль восстал как Холм из дола»…). И уже на архетип Илии Муромца прямо указывает «корабельная символика» Петербурга. В русских былинах великий богатырь изображен еще и великим мореплавателем. Одна из них – «Илья Муромец с Добрыней на Соколе-корабле» – повествует о том, как Илья плавает (в качестве хозяина) на гигантском корабле, где находятся «три церкви соборные… три монастыря, три почесные…». Ясно, что былина доносит до нас образ корабля-церкви, корабля-города, корабля-острова, сохраняющего Традицию и Порядок посреди вод инфернального хаоса. Таким же городом является и Петербург, основанный Великим Петром как гиперборейский, северный центр, грозно стоящий на защите Святой Империи.

Языческая Троица

Можно предположить, что Род-Сварог, как целое, диалектически взаимодействовал со своими частями – «функциональными» божествами, образуя некие тройственные соединения. Вообще «три» есть число, символизирующее полноту и соединение ранее разделенного. Единица – это начальное единство, двоица – начало разделения, троица – восстановление изначального единства, но уже в ином качестве. Св. Григорий Богослов писал: «Единица приходит в движение от Своего богатства, двоица преодолена, ибо Божество выше материи и формы. Троица замыкается в совершенстве, ибо Она первая преодолевает состав двоицы. Таким образом, Божество не пребывает ограниченным, но и не распространяется до бесконечности. Первое было бы бесславным, а второе – противоречащим порядку. Одно было бы совершенно в духе иудейства, а второе – эллинства и многобожия». Кстати, утверждение Апостола Павла о том, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея» нужно понимать именно в этом ключе – Христианство отлично как от «иудейского», авраамического однобожия, так и от «эллинского», языческого многобожия, которое разделяет единое божество на множество суверенных божеств – по образцу природы, разделенной на стихии, предметы и т. д. В оптике же троического богословия Бог не сводится ни к единице, ни к множественности, он Един, но не один – все три Лица неслиянны, но и раздельны в единой сущности.

Троица существовала и в славянском единобожии, точнее, речь нужно вести о многих троицах, представлявших собой диалектическое соединение двух противоположных «функциональных» божеств в едином Роде (Свароге). Европейские средневековые хронисты пишут о славянском Триглаве, которого они считали повелителем трех царств – небесного, земного и подземного. В этой оптике можно говорить о троице, состоящей из 1) небесного Кузнеца Сварога 2) земного, кшатрийского Перуна и 3) хтонического, змеевидного Велеса, повелителя Нави – царства теней. На ином онтологическом уровне эти три божества осмыслялись как единство разрушения и сохранения в творчестве, созидании. (В индуистской теологии есть Тримутри, представляющий единство Брахмы (поддерживающего), Шивы (разрушающего) и Вишну (созидающего).

Однако здесь выражено всего лишь равновесие трех начал, а не снятие антагонизма двух начал в одном сверхначале.) Но можно предположить, что триглавов было несколько, и они выражали единство и противоположность разных начал. В «Ипатьевской летописи» подчеркиваются отцовско-сыновские отношения между Сварогом и солнечным Даждьбогом. В то же время в древнерусском «Слове» некоего Христолюбца утверждается, что язычники «огневи молять же ся, зовуще его Сварожичем». Из этого можно сделать следующий вывод – у Сварога был еще один сын, Сварожич, – бог Огня. Получается, следующий «триглав» – символом Сварога-Рода является Гроза, которая соединяет в себе как Свет (солнечность Даждьбога), так и Огонь. И если Свет выражает полноту и щедрость божества, то огонь – его сверхполноту, которая страшна для тех, кто не готов или не желает принять и понять ее. Имя «рус» («русский») в этой оптике имеет сразу три значения – это указание на приверженность божественному Порядку, божественному Свету и божественному Огню.

«Бескачественность» и «дуализм»

Гроза, как уже указывалось, символизировала проявление Света из непознаваемой Тьмы Божественной сущности. И наряду с «качествами» Абсолюта славяне знали и о его «бескачественности». Об этом знании писал средневековый немецкий автор Гельмольд: «Между различными божествами, во власти которых состоят поля и леса, печали и наслаждения, славяне не отрицают и единого бога на небесах, повелевающего прочими. Он самый могущественный, заботится только о небесном; а прочие боги, исполняющие возложенные на них обязанности, происходят от его крови, и чем кто знатнее, тем ближе к этому богу богов». Получается очень интересная картина. Единый Бог всемогущ и повелевает всеми другими богами, но сам заботится только о небесном. Речь тут, судя по всему, идет о Боге, который познаваем в своих энергиях, но сокрыт в собственной сущности – отсюда и «только небесное». Здесь показаны как бы две стороны одного и того же Бога. В других индоевропейских традициях тоже знали об этих сторонах, но стремились развести их, разрывая диалектическое единство. Так, в индоарийской Айдвате-Веданте существует представление о двух Абсолютах – «качественном» («Брахма Сагуна») и «бескачественном» («Брахма Ниргуна»). А в эллинском неоплатонизме непознаваемое Единое изливается (эманирует) в познаваемый Ум, что образует некую иерархию. Славянское же единобожие не знает иерархии между познаваемым и непознаваемым в Абсолюте, ибо эта иерархия рассекает сам Абсолют – в худших традициях многобожества.

В иранской («зороастрийской») традиции разделение между бескачественным и качественным в Абсолюте вообще никак не проводится, зато оно близко славянскому единобожию представлением о наличии Творца и его инфернального противника (не путать с Противником диалектическим!). Славянский подход весьма схож с аналогичным подходом у зороастрийцев (война Ахура-Мазды и Ангро-Манью), но у иранцев имел место дуализм, несколько уравнивающий добро и зло. Например, в 30-й «Ясне» («Гата Ахунавати») можно найти следующее утверждение: «Первоначально два духа явились как близнецы, один Добро, другой Зло в мыслях, словах, и делах». Зороастрийский трактат «Денкарт» вообще считал, что Бог сотворил миры в целях противостояния Ангро-Манью, то есть наделил повелителя зла онтологической силой, способной спровоцировать творение ради самосохранения.

Иначе у славян, которые рассматривали зло и его персонификацию – Чернобога в качестве начала, обреченного выполнять, в конечном итоге, замысел Творца – Белобога, чье имя было одним из имен Единого Божества. Подобное теологическое построение реконструируется в результате анализа фольклорных источников. Онежские, карпаторусские, малоросские, сербские и другие сказания разворачивают перед нами удивительную картину творения мира и человека. В этих сказаниях фигурируют Бог и дьявол (Сатанаил, черт), белый голубь и черный голубь, белый гоголь и черный гоголь. Последние две пары сразу наводят на мысль о Белобоге и Чернобоге. В сказаниях белая и черная птицы, то есть Белобог и Чернобог, сидят на ветках дуба (Мировое Древо), растущего из «досельского Окияна-озера» (или просто «синего моря»). Этот Океан («море-озеро») символизирует изначальную субстанцию, первозданный хаос – материал (материю), из которого возникло все сущее. Кроме самой воды, а в некоторых сказаниях и неба, на тот момент ничего не было. Боги стали творить землю. Белобог заставил своего антагониста опуститься на морское дно и взять горсть песка для сотворения тверди земной. Попытка Чернобога схватить эту горсть «во имя свое» окончилась неудачей, и он смог осуществить замысел только после того, как взял ее во имя Белобога (ипостаси Рода). Так возникла земля.

Потом Чернобог попытался взять реванш и утопить Белобога, когда тот заснул. Однако, как только повелитель тьмы подбирался к Творцу, земля расширялась и удаляла его от коварного божества. Чернобог долго бегал за Белобогом, и от этого бега земля разрослась до огромных размеров. Во время творения Чернобог спрятал немного песка и попытался пронести его во рту, чтобы создать свой мир. Но земля стала прорастать во рту у Чернобога, и тот побежал по свету, выплевывая ее. Там, где он плевал, вырастали горы, изменившие картину мира.

После началось творение человека. В подавляющем большинстве сказаний Белобог творит и душу, и тело человека, Чернобог же только искажает созданное. Первочеловек изображен в сказаниях как огромное, прекрасное существо, не ведающее изъяна. Однако злой бог оплевал его, и человек стал подвержен болезням и вообще несовершенству. Впрочем, одно сказание, записанное в Ушицком уезде Подольской губернии, утверждает, что Чернобог сотворил тело человека, а Белобог вдохнул в него душу. В этом можно увидеть определенный дуализм, причем манихейского типа, отрицающий материю и объявляющий ее злым началом. Но в сказании само тело становится причастным злу лишь после того, как его оплевал Чернобог. Показательно начало сказания: «Сатана все может сделать, только с условием, если Бог позволит и благословит». Космогоническая эпопея кончается небесной схваткой. Согласно фольклорным данным, Чернобог умылся водой и брызнул ею назад, сотворив инфернальную рать (тысячи существ, подобных себе), захотевшую вместе с ним захватить небо, или, по крайней мере, не пустить Белобога на землю. Но Творец ударил палицей по камню и создал божественную рать, возглавляемую еще одним громовержцем, в котором легко угадывается Перун. Созданный воитель гремел сорок дней и ночей, одержав победу над силами Чернобога, который был навсегда сброшен с небес. Здесь снова очевиден символизм Грозы, которая выступает в своем «карающем», воинском аспекте.