Скитники

Вечером мичман осторожно поделился своими мыслями с сослуживцами. Идею бескровной, мирной экспроприации сокровищ старика осторожно, с поправкой «не больше половины», поддержали братья Овечкины. Остальные промолчали, а штабс-капитан сказал:

– Угомонись, голубчик. Все это уже было.

Неуемный Лешак вернулся в монастырь последним, уже в сумерках. Запалив в железном светце лучину, он устало сел на скамью. Ротмистр взбодрил самовар и, когда тот напряженно забурлил, разлил всем чай на травах. Первому – старику.

Тот хоть и устал, но не поленился, принес из кладовой туесок меду и поставил посреди стола:

– Угощайтесь! Чай с медом больно хорош с устатку и для сугреву. Назяб я седни.

– Что ж вы, почтенный, так долго? В вашем возрасте не следует перетруждаться, – попенял деду Суворов.

Польщенный заботой Лешак заерзал на скамье и, наконец, хитро прищурившись, достал из-за пазухи тряпицу. Торжественно развернул: на стол глухо брякнулся кусок желтого металла.

– Вот это да! – не удержались постояльцы.

Лешак залоснился от радости. Он вновь испытал сладостную истому от сознания своей значимости:

– Подфартило малость. Што долго? Дак жаждал ишо добыть. Така уж натура, прах ее побери. Озябши, а все бутарю, – и, смакуя маленькими глотками чай, добавил: – Робята, буря, кажись, идет. На дворе чьи-то портки сохнут, сымите, а я пойду. Штой-то ко сну клонит, силенка и впрямь уж не та… умаялси. – И уже в дверях: – О, вспомнил! Днесь сон чудо какой видел. Лежу на полатях и вижу образ в белом одеянии. Возрадовался, поднялся навстречь, а тот: «Спи, тебя охранять стану». Што б то значило?

Старик удалился, и вопрос повис в воздухе. Офицеры разом глянули на Темного, но промолчали. Мичман слегка покраснел, отвел в сторону угрюмый взгляд…

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Ранним утром, пройдя через луговину к гряде полуразрушенных гор, мичман Темный стал подниматься к верховью Студеного, проверять расставленные им самострелы. В тайге стояла редкая тишина. Лишь ворон, черный жрец, медленно и четко выговаривал свои суровые заклинания с вершины засохшего кедра.

На дне крутого распадка, разделявшего два отрога, под самострел угодила кабарожка. Раненная навылет, она лежала, зализывая раны. Увидев человека, вскочила и побежала вверх по тропе.

Сдернув с плеча ружье, мичман ринулся следом. В азарте погони охотник запамятовал, что на подъеме у него насторожен еще один самострел. Тот дал о себе знать резким колющим ударом в левый бок. Нестерпимая, жгучая боль повалила человека на землю. Кабарга обернулась на вопль ужаса и отчаяния, исторгнутый преследователем, и прибавила ходу…

Офицеров потрясла неожиданная, трагическая гибель товарища, да еще случившаяся сразу после того, как он замыслил похитить сокровища деда.

– Смерть мичмана и нам укор и наука, – сказал ротмистр.

– А мне по-человечески жаль Темного – офицер он был храбрейший, да и человек, согласитесь, неплохой. А что мысли? Мало ли какие мысли в голову приходят, – заступился есаул Суворов.

– Не согласен. Не причиняй зла никому даже в мыслях – это закон жизни, – возразил ротмистр Пастухов.

– Мой батюшка по этому поводу так говорил: «Кто на добро содеянное учинит зло, тому вековечно на огненной скамье корчиться»,– добавил юнкер Хлебников.

Чтобы трагедия не повторилась, Лешак с есаулом прошли по звериным тропам и длинным посохом рассторожили все установленные мичманом самострелы. К счастью, тот возле каждого сделал на стволах двусторонние затесы.

Офицеры тем временем готовились к похоронам. По предложению юнкера прибрались в заброшенной молельне: помыли пол, стены, протерли божницу. Выгребая из углов хлам, нашли восьмиконечный наперсный крест, отлитый из серебра, с цветными каменьями по краю, сияющими как маленькие солнышки. Его помыли в щелоке, натерли до блеска и положили на аналой.

На третий день справили панихиду по убиенному и предали тело земле.

По завершении сорокоуста по предложению набожного Антона Хлебникова и далее продолжили собираться на вечерние службы. Постепенно эти службы прочно вошли в их полную забот жизнь.

После утренней трапезы принимались за хозяйственные дела. Сначала подремонтировали и отмыли саму трапезную, следом келарню. Поскольку кое-где протекала крыша, перекрыли ее. Навели, как заведено у военных, образцовый порядок на всей, местами сильно заросшей, территории монастыря. Все теперь радовало взор своей ухоженностью. И офицеры время от времени стали поговаривать о том, что этот оторванный от мира благодатный монастырь давно нуждается в хозяевах, которые вдохнут в него новую жизнь. Поэтому никто не удивился, когда Хлебников, завершая вечерню, сказал:

– Друзья, я полагаю, что, потопив струг, Господь спас наши души. Лично я решил, что мое место в монастыре. Согласитесь, господа, будет обидно, если он в полный упадок придет. Ведь здесь для жизни и работы идеальные условия. Добротные здания, земля и леса богатые. Какой смысл ехать куда-то и на пустом месте начинать?

– Кораблекрушение, монастырь, гибель мичмана – все это, похоже, не случайности, а подсказки, толчки к принятию решения, – как бы рассуждая сам с собой, проговорил ротмистр. – Может, и впрямь не стоит рваться куда-то на чужбину – кто знает, как она встретит?

– Господа, а что если нам создать здесь сельхозартель и монастырь вместе возродить? Место намоленное, Господь явно покровительствует ему. За столько лет ничто не порушено, внутри все в целости-сохранности. Сохи есть, зерна в клетях до сих пор полно. Займемся землепашеством. Школу-интернат для тунгусских детей откроем, к православию их приобщим, – размечтался есаул Суворов.

– А что, господа, может, по тайге бродит еще кто вроде нас. Им тоже нужна обитель, где приклонить голову, – сказал ротмистр.

– О чем вы говорите! Планы-то у нас иные были. Не слишком ли быстро меняем? – возмутились братья Овечкины.

– А что, у вас есть альтернативное предложение? Какое? Вернуться в гарнизон? Что нас там ждет, кроме общего дома в глухой тайге? А здесь высокая цель, можно сказать – духовная миссия. Коль не получилось защитить Отечество, так Богу послужим, – отпарировал есаул.

– Как самый младший среди вас,– опять заговорил юнкер,– я, конечно, не могу указывать. Каждый сам должен принять решение. Неволить в этом деле нельзя. Но не следует забывать, что мы сила до тех пор, пока мы вместе. Думайте! Я решение принял – остаюсь!