Скитники

Корней с малых лет пользовался своей способностью летать во сне над макушками деревьев, покрывавших Впадину. Во время таких воспарений он терял ощущение веса. С годами скитник стал замечать, что если поднапрячь волю, то высота полёта начинает расти. Иногда ему удавалось подняться до самых облаков, но как только Корней пытался дотронуться до белых клубов, так приобретал свой обычный вес и начинал стремительно падать. Неимоверными усилиями гася скорость, он приземлялся всё же благополучно, причём каждый раз на одну и ту же лесную полянку, и тут же просыпался весь в испарине и обессиленный.

Став постарше, скитник загорелся мечтой приобрести способность летать на яву также свободно, как и во сне. Стремясь, как можно быстрее развить это свойство, он, удаляясь в укромное место, закрывал глаза и часами представлял себя расслабленно парящим, то над речкой, то над рокочущим водопадом, то над горными вершинами. Полёт шальных грёз порой уносил его далеко за пределы Впадины. Богатое воображение, подпитываемое рассказами деда, как-то увлекло через бескрайнюю Сибирь, за Камень, в Ветлужский монастырь. То, что монастырь именно Ветлужский, Корней не сомневался - по рассказам первоскитников он представлял его также явственно, как и родной скит.

Святая обитель была пустынна со следами больших разрушений. Пролетая над монастырским погостом, Корней, будто руководимый чьей-то волей, опустился у покосившегося креста одной из могил. Очистив её от нападавшей и спрессованной временем листвы, на освобождённом от мусора надгробном камне прочитал:

"Раб Божий Константин.

Он жил во славу Создателя.

Кто добром помянет - того Бог не забудет".

Корней вернулся обратно в Кедровую падь с ощущением, что ему удалось необъяснимым образом прикоснуться к таинству Времени.

После этого видения парнишка окончательно уверовал в то, что уже в нынешнем году сумеет пробудить в себе скрытую способность к полётам, но для этого ему непременно следует взобраться на заснеженный пик Северного хребта. С того дня Корнея потянуло в горы с ещё большей силой. Он поделился с дедом своей мечтой взойти на трёхглавый пик, удобный проход к которому пролегал мимо пещерного скита, но старик страшно рассердился на внука и запретил даже помышлять о том.

– Деда, отчего мне нельзя в горы? Ты же знаешь, я быстрый - за день обернусь!
– настырничал Корней.

Поняв, что одними запретами не обойтись, Никодим вынужден был, взяв с внука обет пожизненного молчания, рассказать ему про благочестивого монаха, про страшный мор, выкосивший живших в пещерном скиту единоверцев.

– Помни: ведаем о том только я да Маркел. Ты третий, кому сия тайна доверена. Не отпускай ее далее себя. Нарушишь обет, болтнёшь ненароком - не видать тебе Царствие Небесное. Человеки, известно, зело любопытны, а последствия этого свойства для нас всех могут быть ужасными: найдется непоседа-ослушник на вроде тебя, заберется в прокажённый скит, и тогда всем нам смерть. Потому и наложили мы с Маркелом строгий запрет на посещение тех мест.
– Никодим внимательно оглядел внука, словно видел впервые.
– А ты шалопай и впрямь вырос, возмужал... Пожалуй, дозволю тебе подняться в горы. Но уговор, тех пещер сторонись, за версту обходи.

Перед восхождением Корней несколько раз взбирался на скалу, торчащую неподалеку от Верхов и, подолгу разглядывая широкий предгорный уступ, упиравшийся в крутые скаты хребта; отроги, иссеченные лабиринтами ущелий и трещин; гребни, утыканные стрельчатыми шпилями, намечал новую дорогу к вершине. В конце концов в его голове сложилось ясное представление о том, где легче подняться на террасу и по какому маршруту быстрее всего можно будет взойти на трёхглавый пик, не нарушая дедова наказа.

* * *

На уступ-террасу Корней взобрался без затруднений. Она была много шире, чем представлялась снизу и устлана тучной, по пояс, травой, среди которой крупными, мясистыми листьями выделялся медвежий лук - черемша. Трава разваливалась под ногами на обе стороны, образуя за путником глубокую траншею. От окружавшей безмятежности и раздолья ему даже захотелось повалиться с разбегу на перекатываемые ветром изумрудные волны и бесконечно долго лежать на них, внимая голосу ветра и щебету птиц.

Дальше за террасой дыбилась твердь высоченных гольцов с каменными проплешинами, покрытыми местами зелеными заплатками кедрового стланика. А над ними господствовал трехглавый снежный пик, от которого веяло прохладой и свежестью.

Там, где терраса упиралась в гольцы, взору путника открылась почерневшая от долгих годов небольшая часовня. Северный скат её кровли и нижние венцы поросли мхами. Неподалёку от часовни, из высокой груды камней, возвышался на сажени три, а может и более потрескавшийся лиственный крест. Подойдя ближе, Корней увидел, что его поперечины покрыты резьбой со скорбными словами из Евангелия. На камнях, подле креста, лежал... свежий букетик луговых цветов.

"Господи, помилуй! Неужто в пещерном скиту еще кто жив?" - со страхом и благоговением подумал путник.

Помолясь на потускневшую, изрядно облупившееся икону Божьей Матери, висящую над входом и поклонившись Ей до земли, Корней с опаской заглянул в обомшелое святилище. Темное снаружи, внутри оно излучало теплый медовый свет обтесанного дерева. В часовне было пусто. Лишь в углу резное распятие, да на полке несколько почерневших образов. Выйдя наружу и повторно сотворив молитву, скитник направился дальше. Через шагов восемьдесят он упёрся в провал заполненный неподвижной, чёрной водой. Разморенный нараставшим зноем, парнишка, не раздумывая, скинул одежду и, хотя в глубине души у него шевельнулось нехорошее предчувствие, нырнул прямо в слепящее отражение солнца.

Холодная вода обожгла, заполнила тело бодрящей свежестью. От плеска волн между отвесных стен заметалось гулкое эхо. Проплыв поперёк озерка туда и обратно, Корней стал высматривать место где можно было бы выбраться наверх. Но безобидные сверху берега снизу выглядели совершенно по-иному: они, склонившись к центру, буквально нависали над Корнеем.

Проклиная себя за неуместную прихоть, загнавшую его в каменную ловушку, Корней лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько поплыл. Глядя в голубой овал неба, он страстно просил у Господа милости и помощи, но в ответ, с небосвода, словно унося с собой последнюю надежду, уплыло одно-единственное облачко.

Вода в озере была такой студеной, что даже закаленный парнишка вскоре стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Холод подбирался к костям, достиг вен, заскреб сердце. В голове застучало: "Неужели это конец?! Неужели это конец!?"

Другой на его месте закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой, но Корней не из тех, кто сдается без борьбы. Он продолжал упорно плавать вдоль берега, высматривая площадку или уступ, на который можно было бы взобраться, чтобы хоть согреться, но тщетно...