Скитники

Вынужденное заточение имело и свои достоинства. Никогда прежде скитник в течении одного дня не видел столько потаенных сцен из жизни обитателей тайги.

Вон на соседний мысок вышла семья: медведица, два пестуна* и медвежонок. Оглядевшись, они зашли в озеро. Молодежь стала с шумом плескаться, гоняться друг за дружкой. Мать, лежа в воде, умиротворенно созерцала их забавы. Накупавшись, косолапые скрылись в зарослях. Через некоторое время, неподалеку от этого места, устроили соревнование по скоростному спуску на глинистом, скользком от сочащейся воды, обрыве две выдры. А после полудня из леса в озеро, откуда ни возьмись, стали заходить сразу по трое - пятеро лоси и лосята: терзаемые оводом и слепнями, они спасались от них стоя, по шею в воде.

*Пестун - медвежонок предыдущего помёта.

Не обошлось и без трагедий. Зоркий Корней ближе к вечеру разглядел сквозь редкую траву робкую мордочку зайчишки. Смешно опустив одно ухо, он с любопытством поглядывал на человека. Внезапно, перед ним, расстилаясь серой вуалью, возник филин. Стиснутый смертоносными когтями, косой отчаянно завопил, но после увесистого удара клювом по темени затих. А пернатый налетчик, как бы устыдившись вероломности своего нападения, торопливо скрылся вместе с трофеем в чаще.

Вот спустилась с обрыва старая, с облезлой сивой шерстью росомаха, косолапая, точь-в-точь как давешний медвежонок. Попила воды и принялась что-то искать, швыряясь в береговом хламе. Увидев Корнея, замерла, но не убежала, а, потоптавшись, нехотя развернулась и побрела в другую сторону.

Каждое утро облетала озеро скопа. С шумом, касаясь воды, она выдергивала из неё жирных извивающихся муксунов. Изо всех сил частя крыльями, долетала до берега, бросала с высоты рыбину и тут же возвращалась за следующей. Поев богатый улов, остатки уносила в гнездо.

К концу второго дня дедова мазь кончилась, и по мере того, как с потом и ветром с кожи сходили ее остатки, все наглее и злее становились мстительные кровососы. Подтащив палкой остатки дров и листья вперемешку с травой, скитник устроил дымарь. Окуная голову и руки в едкие клубы, он на некоторое время почти избавился от болезненных укусов гнуса. Но когда над костром вместо дыма заплясали язычки пламени, оголодавшие комарье и мошкара атаковали с удвоенной свирепостью. Измученный войной с их несметными полчищами, Корней укрыл лицо снятой со сломанной ноги опоркой и впал в забытье.

Очнувшись, открыть глаза уже не смог: опухшее лицо покрывала густая, солоноватая на вкус маска. Скитник не сразу сообразил, что это сочится с изъеденной кожи кровь: опорка мешала дышать, и он, по всей видимости, сбросил ее во сне.

Над ухом кто-то горячо задышал и осторожно лизнул. С трудом разлепив один глаз, Корней увидел Лютого. Черпая пригоршнями воду, парень осторожно смыл с лица кровь и рыхлые струпья. Лицо поначалу нестерпимо зачесалось, но вскоре зуд стал ослабевать. Зато открылись оба глаза. На его счастье Господь прислал сильный напористый ветер, загнавший гнус вглубь леса. По растревоженному водоёму запрыгали осколки солнца. Беспокойно зашумели деревья. Частые и резкие порывы раскачали крутые волны. С шипением накатываясь на берег, они уже доставали ноги скитника. Корней заволновался: не ровен час разгуляется стихия и придется тогда откапывать сломанную ногу и отползать повыше. Но велика милость Господня: до страдальца донеслись голоса людей. Корней что было силы закричал...

Соорудив носилки, мужики унесли покалеченного парня в скит. Раздосадованные вороны всполошились и долго недовольно кричали - не сбылись их надежды на скорую поживу.

Кость срасталась медленно. По настоянию деда, Корнея перенесли к нему. Лишь только к осени парень начал потихоньку подниматься и, опираясь на дедов посох, ходить возле хижины.

Дни вынужденного безделья для Корнея не пропали даром. Они с дедом часто и подолгу беседовали о Боге, предназначении человека, заповедях Христа. Никодим продолжал посвящать внука и в тонкости лекарского искусства. Подробно рассказывал ему о своей юности, о завещании святого Варлаама, о бесценных реликвиях, хранимых в скиту. Душевная близость, связывающая деда с внуком сильнее кровных уз, за эти месяца общения возросла многократно. И Корней решился наконец поделиться с дедом сокровенной мечтой - повидаться с эвенкийской роднёй.

– Ишь, чего удумал! Али забыл про то, что сколько раз наши люди покидали пределы Впадины, столько же раз Господь наказывал нас.

– Деда, я это все понимаю, но тебе лучше меня ведомо, что все равно из Впадины выйти придется: соль на исходе и взять ее здесь негде. В острог идти - только поганиться. А вот за перевалом, в долине Большой реки, там, где кочует моя родня, отец сказывал, мощных солончаков великое множество. Я мог бы заодно соли там заготовить.

Отшельник от такого неожиданного довода задумался. И когда внук уже решил, что дед не желает обсуждать эту тему, произнес:

– А что? Пожалуй, стоит потолковать с Маркелом. Даст Бог, вымолю согласие.

Но наставник был непреклонен - "Глядикась, чего удумали. Забыли чем всё это кончается!". Отчитав назидательно прежде Елисея, призвал он к себе для вразумления и неугомонного крестника.

Когда тот вошёл в горницу, Маркел движением величественной головы, подал знак садиться:

– Сказывали мне про твое желание навестить родню кочевую... Что скажу - предков грех забывать, но твоё благое намерение может обратиться на пагубу всей общине.

– Так я ж не к нечестивым острожникам, а к непорочным детям леса прошусь, на восполнение запасов соли для скита... Батюшка, Господь милосерден, будьте и вы милостивы! Не откажите в моей просьбе доставить пользу общине.

Маркел сурово отрезал:

– Похоже, ты забыл, что послушание и покорность не только перед Богом, но и наставником, и всеми старшими в нашей общине святы? Ступай! Не зрел ещё!

Корней смиренно выслушал и, попросив прощения за дерзость, со слезами на глазах направился к выходу. Удовлетворенный старец неожиданно остановил его:

– Повремени. Я пытал твою благочинность, ибо в писании сказано: "Искуси и познай".

Тут Маркел умолк, как бы раздумывая. Поколебавшись, все же продолжил:

– Было мне давеча во время вечери видение. Явился святолепный Варлаам и молвил: "Ступайте и несите имя Божье иноплеменцам лесным! Молодыми укрепится скит ваш". И помыслилось мне, что неспроста сие сказано. Стало быть не грех нам общаться с местными инородцами. Похоже, тебя сам Господь надоумил к эвенкам проситься... А теперь ступай и хорошо подумай, кого возьмешь в напарники. Одного не пущу... Да позорче выбирай.

Наставник встал, взял образ в богатом окладе и благословил Корнея.

Маркел, твердый и непреклонный в вере, в жизни был человеколюбив и правосуден. Скитники любили наставника не только по долгу, им привычному, но из святой благодарности за ладно устроенную жизнь, умение решать проблемы без обиды, по совести. Никогда не возвышал он голос, не бранил грубо, но не возможно было ни устыдиться взгляда его и немого укора.

Из семнадцати дворов в скиту ровней Корнею было только шестеро ребят. Остальные либо много старше, либо совсем еще отроки.