Сколько длятся полвека?

В номере темно. Снаружи на окнах гофрированные жалюзи, внутри — маскировочные шторы из тонкого картона.

Выпростав руку из–под подушки, положив парабеллум на мраморный столик, Сверчевский повернул выключатель, глянул на часы. Семь утра. По–московскому девять. У девочек звонок к первому уроку.

Он не спешил избавиться от привычки сверяться с московским временем. Так лучше, легче на душе при мысли о дочерях, доме. Хотя уже не обольщался: жить дано лишь в одном измерении, в одной реальности. Часовая стрелка переведена. Но испанская реальность еще не стала жизнью.

В Москве предупреждали: будет сложно, необычно. Однако предупреждавшие сами смутно представляли себе испанскую круговерть, собственные предположения, умозрительные догадки часто принимали за подлинность. Трезвее прочих был, пожалуй, замнаркома Тухачевский.

Он назначил прием на шесть вечера. Опоздал минут на сорок. Извиняясь, распахнул двустворчатую дверь.

— Занимались Мадридом… Война по карте — изготовление и сокрушение карточных домиков… Сведения путаные, сводки противоречивы до курьеза.

Коль скоро здесь, подумал Сверчевский, не в состоянии разобраться, что к чему, надо ли удивляться, что я не могу провести на своей карте линию фронта. Как когда–то в Варшаве, в начале мировой войны.

Маршал подвинул ему кресло, стоявшее перед громоздким письменным столом, сам сел в такое же напротив.

Паркет отражал большую, с хрустальными подвесками люстру, поблескивала полированная столешница, блестели сапоги, начищенные пуговицы, золотом сверкали нарукавные шевроны, маршальские звезды на петлицах. В огромном, во всю стену окне переливалась вечерними огнями Москва.

За последние несколько лет, что Сверчевский его не видел, замнаркома раздался. Приглядевшись, Сверчевский заметил отечность под тяжелыми, навыкате глазами, двойную складку подбородка, пухлость холеных пальцев.

И все–таки, позавидовал он, не скажешь, что старше меня лет на пяток.

Нагнувшись к топографической карте и водя отточенным ногтем вокруг Мадрида, Тухачевский пересыпал свои фразы неопределенными «предположительно», «вероятно», «допускаю».

— В курс вас введет Берзин. В Валенсии. Найдите общий язык с комбригом Горевым, нашим военным атташе. Думающий, эрудированный командир. Сверх меры, быть может, категоричен. Но, по мне, это предпочтительнее бесхребетности… К вам же у меня, Карл Карлович, особая просьба.

Последние слова Тухачевский произнес с нажимом, давая понять: именно просьба, а не приказ, не простая, однако, — особая.

— При обсуждении вашей кандидатуры я присоединился к мнению, что вас рационально направить командиром. Благо, командир части видит такое, чего советник не приметит, видит и чувствует собственной шкурой… Меня чрезвычайно настораживает новая германская техника; усматриваю в Германии наиболее вероятного, а в перспективе наиболее опасного противника — нашего и наших западных соседей. Испанский театр определит стратегические позиции в завтрашней Европе. Одержат верх франкисты, Муссолини, Гитлер — следующие объекты агрессии: Польша, Чехословакия, не исключено — Франция. Бисмарк когда–то мечтал посадить Франции пчелу на затылок. Те, кто полагает, будто Гитлер, насытившись, закрепившись на Пиренеях, утихомирится и таким образом воцарится равновесие, прискорбно заблуждаются.

В гитлеровском безумии есть своя, поверьте мне, вполне продуманная система. На это — сфера большой политики. Вернемся к нашим заботам…

О «большой политике» Тухачевский рассуждал докторально, но все же как о чем–то отвлеченном. Заговорив о немецком боевом оснащении, оживился.

— Гитлер развертывает военную индустрию в небывалых темпах. За два года десятки новых моделей. На испанском полигоне испытываются и доводятся современные виды вооружения. Танки и аэропланы — само собой. Вы, как командир стрелковой части, будете также соприкасаться с неприятельской пехотой. Обратите внимание на ее огневой потенциал. Что являет собой сосредоточенный огонь немецких автоматических винтовок, скорострельных пулеметов–пистолетов? Оружие, какое внедряет гитлеровский генералитет, скорострельно, легко, применимо в рукопашной, в окопе. Своими минометами разных калибров они Америку не открывают. Но следует присмотреться, какова эффективность ротных и батальонных минометов. Наконец, взаимодействие пехоты с быстроходными танками. Возникает проблема: либо пехота будет отставать, либо потребуется усовершенствование средств ее переброски за броневым тараном. Глубокая операция приобретает новые аспекты…

Он с силой хлопнул ладонями по коленям. Поднялся легче, чем можно было ждать при тяжеловатом вальяжном теле.

— Не стану дольше задерживать. Надеюсь, не забудете о моей просьбе. Вернетесь, сядем, как сейчас, и вам не отделаться десятиминутным докладом.

Они не спеша направились к двери. Сверчевский отставал на полшага. Маршал неожиданно обернулся.

— До чего я вам завидую, с великой радостью променял бы этот кабинет на НП на крыше «Телефоники» ^[21]…

Прощальное рукопожатие было менее сдержанным, чем при встрече.

Анну Васильевну насторожил незнакомый чемодан в руках мужа.

— Зачем еще?

— Командировка.

Спрашивать куда, дома не было заведено. Но про чемодан — можно.

— Мало своих, что ли? Старый какой–то, подергканный.

— По случаю, в комиссионке у Сретенских ворот…

Не в комиссионном магазине он разжился этим не очень новым, но очень заграничным чемоданом с наклейками отелей Бремена, Вены, Гавра, с никелированными застежками, поперечным ремнем, карманом на внутренней стороне крышки.

— Чемоданчик правильный, не подкопаешься, — заверил человек, занимавшийся экипировкой Сверчевского.

Ворсистое серое пальто с фирменной наклейкой на подкладке всем видом тоже подтверждало свое иноземное происхождение.

Эти новые, купленные вроде бы вещи вселяли в Анну Васильевну неизъяснимое беспокойство. Оно выливалось то раздражением, то неожиданной лаской, то хмурым молчанием.

Карл все видел и, тревожась, думал: «Каково–то ей будет без меня?» Однако старался отбросить эту мысль если не как праздную, то все же второстепенную. «Управится, обойдется…»

Он собрал близких по случаю выходного, по случаю командировки на Дальний Восток; может задержаться, не поспеть к новому — тридцать седьмому — году. Когда Тадеуш, ввинтив две лампочки по сто свечей, нацелился фотоаппаратом, Нюра прильнула к мужу, опустила голову ему на плечо.

В день отъезда Тося со своим классом отправилась в культпоход на «Псковитянку» в Большой театр. Младшие дочери играли у подружек в соседнем подъезде.

— Позвать? — вскинулась Анна Васильевна, когда в дверях вырос незнакомый шофер.

— Не надо.

Она не попросилась на вокзал. Он не предложил.

Шофер поднял чемодан с наклейками. Сверчевский надел ворсистое пальто, помял неуместную в московском декабре фетровую шляпу с широкой лентой.

— Присядем на дорогу…

Пока машина добиралась до вокзала и в первые часы в купе его томило беспокойство за семью, маму, братьев, докучал назойливый вопрос: «Догадалась Нюра, куда его командировали?..»

Постепенно и эта тревога и вопрос отступили, как под напором нового блекнет, забывается прошлое, пусть и дорогое.