Сколько длятся полвека?

После двенадцати все собирались подле разлапистой ели во дворе. У подножия Святой Николай, на макушке — красная звезда. Вместе, каждый на своем языке, гимн Коминтерна: «Заводы, вставайте, шеренги смыкайте, на битву шагайте, шагайте, шагайте…»

Сверчевский не уставал выспрашивать подробности польской жизни — городской и деревенской, заливался над варшавскими анекдотами. Когда затянули легионерскую песню, а кто–то запротестовал — не наше. — Вальтер вступился: ничего крамольного, зато песня — сильная: «Спи, мой друг, в могиле темной, пусть тебе приснится Польша…»

Идиллии все–таки не получалось, не обходилось без разногласий, иногда — конфликтов.

В город отпускали тройками. Неукоснительное условие: время проводить втроем. По одного тянет в кино, второму надо к знакомой, третий желает пошататься по улицам.

Вальтер хмуро согласился на общее собрание. Пусть выскажутся противники правила и сторонники. Итог неожиданный для всех: те, кого порядок сковывает, могут ездить в город поодиночке, предупредив его лично, те, для кого «тройственное согласие» не обуза, будут придерживаться прежнего правила. Есть вопросы?

Не только уважение к личности, но и выявление ее. Следовательно, и диапазона будущих задач каждого.

Находя родственные души, Вальтер сближался с ними. В польской группе — с Бучеком, Шливой.

Это повлекло неприятный разговор с Метеком Редыкой. Член ЦК КПП, он числился одно время шефом польской группы. Вальтер не усматривал чего–либо обидного в том, что при нем или даже над ним вроде бы комиссар. Редыко — опытный подпольщик, неплохой лектор, знаток внутрипартийных проблем и профсоюзных…

Партия высоко ставит работу товарища Вальтера, заверил Редыко, особенно преподавательскую. Но не слишком ли много песен, шуток, игр? Он, Редыко, отнюдь не сухарь, не прочь затянуть: «Ой ты, Бартош ^[20], Бартош, не теряй надежды…» Его несколько смущает благодушие, царящее в школе.

Вальтер переспросил, искренне не понимай, куда клонит товарищ Редыко.

Недостаток бдительности. Известно ли товарищу Вальтеру, какие разговоры ведут между собой курсанты в его отсутствие?

В Вальтере закипал гнев: прикажете подслушивать?

Никаких приказов Редыко отдавать не собирается. Однако следовало бы хорошенько задуматься над тревожащим фактом: несколько человек из последнего выпуска, едва ступив на польскую землю, были арестованы дефензивой, из предпоследнего — тоже.

— Людей отбирает ЦК, — возразил Вальтер.

— Никто не гарантирован от ошибок. Во–вторых, исключена ли возможность вербовки дефензивой после отбора?

— В школе? — Вальтер старался сохранить хладнокровие.

Разговор этот оставил у него осадок тем более тяжкий, что Редыко, вскоре вернувшийся в Польшу, погиб. Дефензива, не проявляя большой изобретательности, инсценировала самоубийство. (Вальтер вздрогнул, когда Вильгельм Пик, открывая XIII пленум ИККИ, предложил почтить память погибших от вражеской руки и среди первых назвал Редыко…)

Накал международной обстановки, прав был покойный Редыко, нарастал с часу на час. Гитлер, дорвавшись до власти, обдуманно и стремительно военизировал Германию.

С Запада доносилось пробуждающееся дыхание войны.

В 1933 году Хенрика Тоувиньская приехала с экскурсионной группой в Москву.

На Белорусском вокзале ее встретили Макс и… Боже коханый! Неужто этот человек с морщинами, глубоко врезавшимися в бледные щеки, этот военный в немыслимо долгополой шинели — Кароль?

На площади ждала машина. Он сел за руль, с места дал газ. Автомобиль заносило на обледеневшей мостовой, припорошенной красноватым песком.

— Прошу тебя, осторожнее.

Нетерпеливо сигналя, Кароль лавировал среди толп, переходивших улицу, где им вздумается, не обращая внимания на милиционера с большим черным свистком во рту.

Не азарт это был и не ухарство. Рядом сидела Хенрика, родная Хеня. Он радостно сжимал руль и давил на педаль.

Сведущие экскурсанты объяснили пани Тоувиньской, что ее брат своим чином соответствует польскому генералу.

Ничего себе генерал! Нечего сказать, «генеральская резиденция»! Случайная старая мебель — к тому, что помнила Хенрика с восемнадцатого года, прибавилась пара стульев. Стол — Хенрику не проведешь — празднично накрыт усилиями всей семьи. Значит, ужаснулась она, на это ушли пайки, полученные на целую неделю…

Но самое удивительное — они себя не чувствовали несчастными и смеялись, когда старшая сестра приносила аккуратно завернутые в салфетку котлеты из интуристовского ресторана гостиницы «Новомосковская».

— Имей в виду, у нас за это расстреливают, — сурово предупредил Кароль.

Она стукнула его по гладкому черепу и подумала: что бы из ее одежды могло им пригодиться? Еще подумала: чудной все–таки юмор у брата.

Все были счастливы; счастье длилось пять дней. Только вот не совсем понимали друг друга…

Еще в Смоленске Сверчевского заинтересовала изданная в Варшаве книга подполковника Стефана Ровецкого «Уличные бои». Раздобыв ее, Сверчевский с ней не расставался, отдавая должное серьезности автора. Минутами усмехался; оба они, Ровецкий — в Варшаве, он — в Москве, думали об одном. Только Сверчевский исходил из задач восстания, Ровецкий — подавления его.

История вынудила Ровецкого сменить позицию, стать если не теоретиком, то практиком активно наступающей в уличной борьбе стороны. С 1940 года до ареста в июне 1943-го он, под кличкой Грот, возглавлял Армию Крайову, сражавшуюся с гитлеровскими оккупантами. По личному приказу Гиммлера на второй день Варшавского восстания Стефан Ровецкий-Грот был расстрелян.

Часть вторая

МАДРИД

I

Его разбудил грохот. В полусне, сунув руку под подушку, нащупал длинный узкий ствол и окончательно проснулся.

На кой ляд ему всучили парабеллум!

Нет хуже просыпаться с тревогой. Этому дылде, картинно перекрещенному пулеметными лентами (мода после фильма «Мы из Кронштадта»), на фронт бы, а не лифтером. Малый ревностно и невпопад передвигает рычаг, останавливая кабину вместо четвертого этажа на втором или того нескладнее — между этажами. Дверцей бухает с сокрушающей силой, так что стены дрожат.