Сколько горя нужно для счастья? Книга 2

Мы хотели вместе вернуться героями домой…

— Прости что ты погиб, а я всего лишь ранен…

Может быть я рано извиняюсь, поскольку за пару минут подо мной образовалась лужа крови, дырка в животе как бы намекает…

Интересно, если я погибну, кто-то будет так же скулить обо мне?

Пока не готов дать ответ, но к счастью или сожалению, мне выпала отсрочка.

— Сюда! Тут раненый!

Одна картинка сменялась другой. Совсем недавно была землянка, а теперь операционный стол. Врач резал вдоль и поперек, он мне сказал — Держишь браток и я держался…

* * *

Утро зеленок и яркое, но мне больно смотреть на солнце, но не потому что оно выжигает глаза, а только из-за того, что Варлам его больше никогда не увидит…

Я и сам давно не против умереть, но даже если бы захотел — не получилось. Я себе не принадлежу, меня присвоила в частную собственность милая и добрая подруга детства. Пока непутевого дурака ждут, ему не навредит ни одно вражеское заклинание.

Я сотню раз поклялся в вечной любви, жаль, что ни одного раза вслух. Бывает идешь по полю, хватаешь цветочек от нечего делать, а за ним еще один и еще… Спустя минуты сам не замечаешь, как сжимаешь в кулаке роскошный букет.

Вот бы преподнести его…

Сколько помню, в свободное время искал поводы и причины радовать тебя, провоцировать улыбку. Именно тот момент, когда я наблюдал за белым рядом зубов и приподнятыми губами, был для меня жизнью.

Я во что бы то не стало выживу и буду каждый день нарывать тебе цветов и может быть осмелюсь поцеловать…

Господи, я так сильно любил тебя, что даже целовать не смел…

Глава 22

Военный госпиталь, Игнатий.

Большие медицинские шатры развернуты. Погибших на операционном столе много тысяч, а потерявших конечности еще больше. В импровизированном помещении койки с больными плотно прилегают друг к другу, настолько тесно, что солдат не успевает излечиться от своей болячки, пока заражается чем-то от соседа. Только младший командирский состав, к которому я благо отношусь, удостаивался чести быть огороженным шторкой.

На всю жизнь запомню помесь ароматов крови, гноя и медицинского спирта, но и не только запах врезался в память.

Многие бойцы потеряли конечности и молодые девчонки, медсестры, таскают обкорнанные хирургом тела. Сильно противоестественная картина, ведь это мужчины должны таскать вас на руках, а не наоборот…

На свете нет печальнее картины чем — молодой паренек ампутант. Бесконечно грустно смотреть на такого, он вроде бы такой же мужчина и мужественности не растерял, ведь потерял ногу при героических обстоятельствах.

Но вот смотришь ты на матерого бедолагу и ничего поделать не можешь. В груди зарождается чувство жалости. В руководстве мужчины сказано — пожалеть, значит причинить ему смертную обиду.

Сострадание для мужчины — яд.

Обслуживать себя затруднительно, по паркам больше не погуляешь, и мало какая женщина горит желанием видеть рядом с собой в качестве супруга и отца детей обрубленного кавалера.

И ты и он осознаете всё. Сослуживцы стараются лишний раз не пялиться на культю, а взгляд и выражение лица паренька равнодушные, ему буквально похуй. Парню хуеву тучу лет предстоит смиряться с новым положением. Многие вновь испеченные инвалиды, не смогли принять реалии и вешались на ремнях. Каждым утром стабильно выносят минимум двух самоубийц.

Я легко отделался…

Мне стерло правую половину лица, помню, как кожа свисала с щеки колбасной шкуркой. Бедро повреждено, не знаю смогу ли я теперь прямо ходить, а еще живот изрешетили, теперь каждый съеденный завтрак рискует вытечь из других отверстий.

Аскер приходил проведать и подбодрил. — Нынче медицина далеко шагнула, так что не отлынивай долго и жду тебя на фронте!

Так непривычно лежать и ничего не делать…

В руководстве мужчины сказано, что ему запрещается бездельничать, он должен быть занят работой каждую секунду. Пахать так, чтобы даже сны были о том, как он работает…

А я вот лежу, бездельничаю и ничего не может спасти голову от гнетущих мыслей…

Почему жизнь сплошное наказание?

С раннего детства на моем лице не было признаков дурных чувств, но командиры сделали всё -чтобы они родились. Я был скромен — стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло, меня никто не понимал, и я сделался угрюмым.

Другие парни веселы и болтливы, я чувствовал себя выше чем они, но меня ставили ниже. Появились зачатки зависти. В юности я был готов полюбить весь мир, меня никто не поддержал, и я выучился быть равнодушным.

Молодые годы жизни протекают в борьбе с собой и лучшие свои чувства, я закапываю в глубине души, боясь насмешки, похоже там они и умрут. Когда говоришь правду — не верят, тогда начинаешь обманывать.

Познав механизмы общества, становишься искусен в жизни и замечаешь, думаешь о тех, кто пользуется дарами и выгодами мирного времени, к которым ты так неумолимо стремился…

В груди зарождается болезненное отчаяние, которое под силу вылечить только дулу пистолета. Там на войне погибла не только половина моего лица, но и половина души высохла, испарилась, умерла, её отрезали и выбросили…

На долго ли хватит оставшегося кусочка…

Я сделал то, чего делать не стоило, стал задавать самые глупые и тревожащие вопросы…

В чем смысл жизни? По чьей вине или задумке я появился на свет? Неужели цель моей жизни убивать? А как же семья, дети, творчество?

Я бы очень хотел проводить больше времени с дорогими людьми. Наживать не шрамы, а приятные эпизоды в памяти, чтобы в глубочайшей старости, сохранив крепкий ум вспоминать, смаковать каждый кадр. Как жаль, что людей, с которыми ты мог бы их разделить, остается все меньше и меньше…

В госпитале я безутешно отрыдал по Варламу.

Друзья приходят и уходят…

Больно привязываться к кому-то, ты становишься уязвим, но если не подпускать человека ближе, то жизнь будет унылая настолько — что жить не хочется.

Господи, как же тоскливо… Я бы душу за бесценок продал, чтобы любимая подруга детства оказалась рядом. Она бы увидела меня, вскрикнула, прикрыла бы ладошками губы от испуга и бросилась к кушетке чтобы пожалеть, а я бы отвечал в ответ — Что всё это пустяки и царапины, поскольку мужчина и других слов не знаю.

Правда вот, я стал еще ужаснее, особенно внешне… Захочет ли теперь какая девушка прислонится к моему лицу, не побрезгует ли погладить щеку, а если осмелиться поцеловать, то не вырвет ли её…

Тяжело черт возьми.

В груди ноет, мысли, какие бы не приходили в голову, окрашиваются в серый цвет. Вокруг стонут десятки таких же горемык…

Как же отвратительно, просто тошнит от мыслей, что меня утешает факт того, что они покалечились сильнее меня, что я хоть в чем-то оказался удачливее остальных.