Сколько ты стоишь?

Варя молчала. Она просто не могла соображать, так хорошо ей было.

— Ты слышишь меня, Варь?

Она вздохнула.

— Нет…

Берестов, кажется, усмехнулся.

— Полегче?

— Угу…

— Это замечательно. Я рад. Хотя полагается, конечно, кофту снимать… но в нашем случае это невозможно.

Варя даже дыхание задержала. Кофту?.. Нет!

Она ещё помнила, как он тогда… поднял блузку и грубо сжал ей грудь… совсем не так, как сейчас плечи…

— Нет!

Кажется, она дёрнулась, потому что Берестов вдруг зашептал:

— Варя, пожалуйста… Я ведь не мерзавец… Я не обижу… Расслабь плечи, так невозможно массировать…

Дыхание перехватывало от глупого иррационального страха.

Ничего же нет, Варя! Совсем другая ситуация… совсем!

Но что-то в ней, наверное, помнило тот день. И скручивало мышцы, как половую тряпку.

Илья отступил назад.

— Ладно. Хватит, наверное… — голос его был точно из морозильника. — Извини. Больше не буду… трогать.

Он прошаркал на своё место, отодвинул стул и сел, а Варя наконец подняла голову.

Лицо было влажным от слёз, и сами руки, в которые она утыкалась во время массажа — тоже. Голова, конечно, ещё болела, но меньше, и тошнота почти отступила.

— Спасибо, — сказала Варя искренне, чувствуя себя при этом жутко неблагодарной и капризной девчонкой.

— Не за что.

Илья молчал, и она вдруг поняла — он не заговорит сам.

— Ты… очень хорошо делаешь массаж. — Чёрт, и почему ей так неловко? — Мне намного легче стало. Правда.

— Я рад.

Варя вздохнула.

— А… ты сказал, что научился в больнице… Это когда было?

— Когда мне было семнадцать, — ответил Берестов ровным голосом. — Я тогда долго в больнице лежал, чему только не научился за два с лишним месяца. Я даже фокусы умею показывать. Думал, ерунда, не пригодится, но ошибся. Мои племяшки очень любят фокусы.

— Племяшки? У тебя их несколько?

— Две. У меня две родные сестры и две племянницы — с каждой по дочке. Одна сейчас второй раз беременна, но там пока неизвестно, мальчик или девочка.

Племяшки… Фокусы… Две сестры…

Стол с фиксирующими ремнями… Кляп-шарик…

Как это вообще можно сочетать?..

Не ему — ей… Как?

— А почему ты лежал в больнице?

Илья какое-то время молчал, будто бы думал над ответом.

— Это неприятная история, Варь. Давай лучше не будем. Тем более, ты плохо себя чувствуешь.

Отшил… Видимо, всё-таки связано с хромотой.

Что там могло быть в семнадцать лет? Полез куда-нибудь по глупости наверняка…

— Ладно, давай не будем. Пойду, отпрошусь у Сергея. Хоть и легче, но работать всё равно не получится.

— Правильно.

Варя поднялась со стула… и впервые за время работы бок о бок с Берестовым она, встав, посмотрела на Илью.

И хорошо, что он в этот момент рассматривал какой-то договор на своём компе и не видел её смущённого лица.

Ведь Варя поймала себя на совершенно глупой и абсурдной мысли, что ей хочется узнать, какие на ощупь его волосы…

* * *

Неприятная история…

Может, стоило сказать? Ага, ты ещё пошути, придурок. Тебя вот изнасиловал, а семнадцать лет назад другую девушку от этого самого изнасилования спас. Не повезло тебе, Варечка!

Тьфу, самому противно.

А ведь не полез бы тогда на рожон — сейчас, наверное, гонял бы мяч по полю. И Джек умер бы своей смертью, а не от ножа в пузо…

Смешно. Если бы на свете существовали машины времени, Илья предпочёл бы остановить себя тогда, в тот день, когда к нему пришла Варя. А свой поступок семнадцатилетней давности оставил бы неизменным.

Почему? Просто именно тогда он из обычного пацана превратился в человека.

А вот после истории с Варей Илья потерял право так называться. Теперь он кто угодно, только не человек.

В субботу был день рождения старшей племяшки Берестова — Алины. Той исполнялось шесть лет. Как говорила Оля, сестра Ильи (вторая по старшинству после него): «Какая большая у меня кукла выросла! Того и гляди, замуж отдавать».

Алина при слове «замуж» таращила глаза и пыталась спрятаться за любые углы или просто выступающие предметы. Она почему-то считала, что «замуж» — это что-то очень нехорошее, не зря туда «отдают». В хорошие места ходят сами…

У Ильи были прекрасные отношения как с Олей, так и с Полиной — младшей сестрой. Точнее так — до его семнадцати лет у него с ними почти не было отношений. Слишком большая разница в возрасте (шесть и девять лет), плюс его постоянная занятость в спорте. Зато после травмы всё поменялось.

Илья почти год сидел дома, готовясь к поступлению в институт, и тот год он принимал непосредственное участие в жизни своих маленьких сестёр. После травмы его характер изменился, он стал жёстче и непримиримее, но на семью это не распространялось. Отец, мать, сёстры — все тогда поддерживали Илью, и только благодаря их поддержке он не расклеился, как промокший бумажный солдатик. Хотя нет, ещё были врачи, медсёстры и несколько друзей из числа таких же, как он, травмированных, взявших молодого растерянного парня под шефство в больнице.

Теперь Илья понимал — это тоже своего рода терапия. Если тебе плохо, отвлекаться можно по-разному. Можно слюни пускать, а можно попытаться помочь кому-то, кто рядом. И ему помогали. Не только родственники, но и случайные знакомые. Помогали пережить и разобраться в себе, понять, что делать дальше. И если до травмы Илья просто любил своих родителей и сестёр, то после…

После он начал осознавать, за что их любит. И какие они. И что нужно сделать, чтобы они им гордились. И хотел, чтобы им гордились.

Так что Илья постоянно навещал и Олю, и Полину, и родителей. Мама и папа давно жили за городом, в собственном доме, занимались огородом и вообще всячески расслаблялись на пенсии. Чаще всего к ним выбиралась Полина вместе со своей трёхлетней Танечкой — чуть ли не каждые выходные. Илья и Оля ездили пореже, но всё равно достаточно часто.

А на день рождения Алины они поехали к родителям все вместе. Точнее, по отдельности — все на собственных машинах — и воссоединились уже на даче.

Уже в дороге Илья понял, насколько оказалась кстати эта поездка. Он, последнее время терзаясь от чувства вины, толком не мог ни о чём думать, кроме Вари. Странно, как с работы ещё не вылетел — умудрялся всё же в офисе собирать мозг в кучку, дабы выполнял свои непосредственные обязанности.