Скопец, сын Неба

Иисус не отвечает.

– Из-за таких, как ты, мы умираем. Обманываете народ. Нет никакого Царства Небесного! - хрипит он. - Не верь ему! Бар-Аббас тоже говорил о свободе. Где эта свобода? Бар-Аббас не умрет с нами, а мы умрем. Все лгут!

Надежда тухнет в глазах молодого висельника. Иисус устало ему говорит:

– Я никогда не лгу! Если бы я лгал, меня бы не было здесь, на этом кресте. Радуйся! Ныне будешь в Царстве Небесном.

Больше они не говорят. Молодой висельник опять уподобляется маятнику и начинает напевать.

– Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста. Набрал мирры моей с ароматами, поел сотов моих с медом, напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья. Пейте и насыщайтесь, возлюбленные.

Корнелий меж тем меняет караул.

Отстоявшие в оцеплении три часа солдаты идут в чахлую рощицу, их место занимает отдохнувшая смена. Среди них самой заметной фигурой оказывается длинный и удивительно худой парень. Он на голову выше самых рослых легионеров. Двухметровое копье достает ему до носа. Из-за такой неестественной худобы кажется, что он вот-вот сложится пополам, как карманный нож. Солдаты насмешливо называют его Дылда - Лонгинус. Этот горе-воин попал в армию по обычной римской мобилизации. От него старались избавиться все офицеры боевых подразделений: солдату, которого качало ветром, нельзя было доверить даже знамя. Он кочевал из когорты в когорту, пока не угодил на гарнизонную службу, где стал вечным дозорным на башне. Дылда встает в оцепление вокруг Голгофы и привычно замирает.

Возле холма к этому времени осталось лишь несколько десятков зевак. Среди них скорбит Мария. Она больше не пытается кричать: Иисус, - поняв, что это бесполезно. В этой многочасовой бесполезности она ощущает себя так, будто из нее по капле вытекает жизнь. Ее господин, ее учитель, ее Иисус умирает. Неподалеку от нее стоит плохо одетый мужчина с нечесаной длинной бородой и такой же гривой, покрытой платком. Это - нашрит Иамес. Он смотрит на распятого старшего брата - всезнайку, закаменев от горечи. Ему придется рассказать об этом их матери. Конец оказался даже хуже, чем он предполагал: римский крест, который они называют “cruz immissa”. Этот будущий патриарх Иерусалимской церкви считает, что его брат совершил такой же бессмысленный подвиг, как и нашрит Иохонан, обличавший прилюдно царя Ирода Антипу. Чего они добились? В этом мире только Бог может говорить правду. Только ему позволено вершить справедливый суд.

Подъезжает повозка, и мимо Иамеса проходит мужчина лет пятидесяти. Дорогой хитон, украшенный золотом пояс, осанка и лицо - все выдает в нем знатного иудея. Иосиф из Аримафеи, член Синедриона прямиком направляется к сидящему под тентом Корнелию. Ординарец выходит к нему навстречу.

– У меня послание прокуратора к вашему начальнику, - объясняет он и показывает маленький свиток в руках.

– Я передам его, - ординарец протягивает руку, берет свиток и несет центуриону.

Корнелий окидывает незнакомца оценивающим взглядом и срывает восковую печать, на которой оттиснуто факсимиле Пилата - наконечник дротика. Прокуратор приказывает центуриону Титу Корнелию, выдать подателю сей бумаги Иосифу из Аримафеи тело Иисуса из Назарета для совершения обряда погребения по иудейскому закону. Внизу приписка: закончить до заката. Корнелий еще раз оглядывает стоящего в нескольких шагах от него человека и произносит:

– Как только закончится казнь, я выдам вам тело Иисуса из Назарета.

Иосиф молча кивает и возвращается к повозке. Оттуда он жадным взором впивается в тот крест, на котором прибита доска с надписью: царь иудейский. Он - член Синедриона, но не входит в малый Совет, который судил Иисуса, и видит впервые его. Иосиф словно хочет открыть для себя какую-то загадку в этом человеке. И вспоминает прошедшую ночь.

В Иерусалиме у Иосифа был свой дом. Как деловому человеку и члену Синедриона ему часто приходилось посещать этот город и проводить в нем много времени. На Пасху он приехал в Иерусалим со всей семьей за несколько дней до праздника. В эту ночь все домашние уже спали, и сам он собирался уже отдыхать, когда слуга сообщил ему, что у ворот стоит некий Иуда, сын Симона Сикариота, и хочет его видеть. Иосиф был рад видеть двоюродного брата и друга.

– Пригласи его немедленно в дом, - приказал он, спешно набрасывая на себя халат.

– Господин, он не желает входить и просит, чтобы вы сами вышли к нему.

Он поспешил к воротам, гадая, что бы это значило. Двери его дома всегда были открыты для Иуды. Он отлично помнил, как сорок лет назад состоялось их знакомство. Однажды ночью в их дом тайно привезли мальчика. Он был в беспамятстве, а его левая нога выглядела так ужасно, что у юного Иосифа сжалось сердце. Родители объяснили ему, кто это, но строго-настрого запретили рассказывать об этом на улице. Как он понял тогда, царь Ирод Великий убил всю семью его кузена и хочет теперь убить его. Этот царь-чужак истреблял лучшие фамилии Израиля вплоть до младенцев. В глазах Иосифа искалеченный мальчик сразу же стал героем. Его нога загноилась, он был на грани гибели, пребывая в горячке и бреду. Когда он впервые открыл глаза и ясным взором осмотрелся вокруг, Иосиф был счастлив. Много месяцев Иуда провел в их доме в Аримафеи, а потом был так же тайно переправлен в Сирию. Они встретились во второй раз уже молодыми людьми, когда в Иудее установилось прямое римское правление, при прокураторе Копонии. Они подружились, хотя сблизиться с мрачным Иудой было непросто. Иосиф понимал все это: убийство семьи на глазах, болезнь и увечье, из-за которого Иуда даже не может войти во внутренние дворы Храма. И Бог отвернулся от него. С годами Иосиф стал старейшиной Аримафеи, а затем членом Синедриона. Иуда ушел к зелотам и стал комиссаром этой национально-революционной партии, истратив на нее большую часть своего наследства. В последнее время они виделись все реже, а потом Иуда и вовсе исчез, словно ушел в глубокое подполье. И вот теперь он стоял у дома Иосифа и не хотел войти в него.

– Мир тебе, брат, - Иосиф обнял и поцеловал своего кузена. - Пойдем в дом.

– Нет, поговорим здесь, - ответил Иуда.

Он был угнетен и мрачен, а просьба его оказалась невероятно странной. Он сказал, что утром казнят некоего Иисуса из Назарета. Иосиф должен позаботиться о его теле.

– Ради нашей дружбы я готов похоронить последнего преступника, - ответил Иосиф.

– Он лучше нас с тобой, брат. Тебе придется получить разрешение от Синедриона. Тебе это будет нетрудно.

– Почему ты сам не хочешь похоронить его, если он тебе так дорог?

– Я не смогу. И не спрашивай. Просто обещай, что сделаешь.

– Обещаю.

– Поклянись нашей дружбой.

– Клянусь. Да что с тобой, Иуда? Давай войдем в дом и поговорим.

Иуда отрицательно покачал головой. Он погрузился в себя, словно что-то вспоминая, а затем горячо заговорил:

– Нет, Иосиф, ты не должен его хоронить.

Иосиф только удивлялся такой перемене настроения. Но дальнейшее его просто поразило.

– Ты должен уничтожить его тело. Он не хотел иметь могилу, я помню. Да-да, он не хотел оставлять миру даже свой труп. Сожги его! Или отвези его к морю и утопи!

– Этого желал твой Иисус? Он безумен?

– Мир безумен, а не он.

– Для иудея нет худшей участи, чем не иметь места погребения. Кто он, твой Иисус? Не тот ли это человек, который назвал себя Мессией и возмутил весь город?

– Да! - мрачно подтвердил Иуда. - Но он не Мессия. Он больше!

– Брат, давай войдем в дом, - опять предложил Иосиф, полагая, что его кузен не в себе, если ставит кого-то выше Мессии, над которым только Бог.

Но Иуда вдруг с проницательной усмешкой произнес:

– Не считай меня безумным. Я обрел пронзительную ясность ума. Ведь ты саддукей и не веришь в воскрешение. Если нет воскрешения, зачем тело?

– Я верю в Писание и в загробную жизнь.

– Что ты знаешь о загробной жизни? Загробная жизнь! Это так по-человечески! Извини, я не хотел тебя обидеть.

– Брат, ты не можешь обидеть меня тем, что назвал человеком. Я и есть человек! - дружески пояснил Иосиф.

Иуда как-то странно кивнул головой.

– Конечно. Все мы люди. И все же, Иосиф, если не хочешь его сжигать, то просто брось его в какую-нибудь пещеру. Он хотел умереть в пещере. Сделай так.

– Бросить его тело в пещеру? Иуда, может, ты ненавидишь этого Иисуса?

– Ненавижу? - он очень удивился. - Пусть так! Назови, как хочешь, только сделай. Это проще, чем погребение.

– Так не поступают даже язычники. А они не знают истинного Бога.

– Я тоже не знаю Бога! Забыл? Я - отверженный.

– Может, ты все же войдешь в дом? Отдохни, успокойся. Завтра великий праздник. Останешься у меня. Тебя здесь никто не побеспокоит, - пытался уговорить его Иосиф, уже боясь отпускать его в таком состоянии.