Скопец, сын Неба

Нахум вернулся с ужасной вестью: возлюбленный Марии арестован Синедрионом и отведен на римский суд в преторию, а его господин Иуда бесследно исчез. Накинув платок на голову, Мария бросилась к форту Антония. Синедрион, римский суд! Эти высшие органы власти рассматривают только государственные преступления. Их обычный приговор - смерть. Еще вчера все складывалось хорошо. Иисус вернулся и был рядом. Почему она не послушала Нахума? Ей нужно было назвать учителя по имени, обхватить его ноги и никуда не отпускать. Она знает: ему очень не хватало в этой жизни любви. Но вот ее любовь, она рядом! И ее хватит на двоих. Почему она не назвала его по имени? Теперь ей казалось, что она виновата в происшедшем. Вдвоем они могли бы скрыться от его врагов.

Толпа возле крепости перекрыла ей дорогу к Иисусу. Она видела его стоящим на лестнице в терновом венце, видела, как его передают профосам, а затем безуспешно пыталась пробраться к нему сквозь толпу. И вот, наконец, она в нескольких шагах от него. Между ним и Марией только оцепление.

– Учитель! Иисус! - кричит она, называя его по имени.

Но он, уйдя в свое безвременье, ничего вокруг не слышит. Кровь течет по его виску.

– Иисус! Иисус! Иисус! - повторяет она свое заклинание с плачем.

Но заклинание уже не действует. Солдаты в алых плащах уводят его все дальше и навсегда. Она опоздала. Мария застывает в отчаянии.

Корнелий выставляет в цепь вокруг Голгофы лишь половину центурии. Остальные получают отдых чуть поодаль, в чахлой рощице. Сам он устраивается внутри оцепления на складном стуле под тентом, который ему сооружают из солдатских копий и плаща. Пока два других узника отлеживаются у подножия холма рядом со своими крестами, профосу поднимают наверх Иисуса и кладут на крест. Четверо из них наваливаются на его руки и ноги, самаритянин Манная, вооружившись молотком, ставит кованый гвоздь в середину запястья. Гвоздь легко проходит между костями, но встречает сопротивление в твердом корабельном дереве. Несколько профессиональных, плотницких ударов загоняют его в брус почти по шляпку. Пока Манная пригвождает вторую руку Иисуса, ноги узника привязывают к нижней перекладине, чтобы при обмороке они не соскользнули вниз. Тогда распятый начнет быстро умирать от удушья. Затем, уперев основание креста в яму, профосы поднимают его, пока тот под собственной тяжестью не опускается на место, сотрясая пригвожденное тело. Иисус издает стон и возвращается в действительность от боли.

Вскоре два других креста встают рядом. И теперь Голгофа напоминает причудливый трехмачтовый корабль, на котором вместо парусов натянуты человеческие тела. Кажется, сейчас дунет ветер - и судно смерти отправится в плавание по морю боли. Трещат сухожилия, лопается кожа на ладонях, хрустят суставы. Повешенные инстинктивно ищут опору и встают на перекладину, снимая напряжение с рук. Один из них с ужасом смотрит на свои разорванные кисти. Шок избавил его на время от боли, и он чувствует то же, что и человек, у которого испорчен костюм, только во много раз сильнее.

– Что же они сделали?
– горько бормочет он. - Как мне работать этими руками?

Очевидно, шок притупил и его сознание. Оно отказывается взглянуть в лицо смерти и понять невероятную истину: эти руки, которыми он держал хлеб, вино, женщин и оружие, ему больше не понадобятся. Он растерянно смотрит на хохочущих внизу профосов.

– Эй, приятель, - говорит Манная, - не горюй о руках. Когда ты умрешь, я отрублю их и найду им работу.

Распятый начинает хныкать.

– Что они говорят? - полоумно обращается он к Иисусу.

– Не слушай их, - глухо отвечает Иисус.

С третьего креста слышится ругань и проклятия:

– Самаритянская собака!

Манная находит доброе слово и для него:

– Эй, на кресте! Если не заткнешь свою пасть, я напою тебя уксусом вот из этого ведра. Тогда твой язык быстро прилипнет к глотке.

Профосы спускаются с холма, садятся под своей повозкой, на которой им предстоит увезти обратно кресты, и начинают шумно, без стеснения играть в кости - сначала на одежду смертников, а потом - на свой палаческий заработок.

Распятые на крестах повернуты лицом к городу, и солнце нещадно бьет им в глаза, обжигает лица и сушит рты. Через час оно уходит им за головы, но к этому времени на запах пота и крови слетаются насекомые. Слепни роем облепляют раны на руках, прочие впиваются в царапины и ссадины, набрасываются на лица смертников, не давая им ни минуты покоя. Распятый рядом с Иисусом мужчина начинает тихо напевать, продолжая мерно водить головой от одного плеча к другому, словно отмеряя свои последние часы. Но насекомые уже привыкли к этому маятниковому движению и даже не слетают с его лица, пытаясь выесть его глаза. На память ему почему-то пришла песня, которую обычно исполняют подруги невесты, провожая ее в дом жениха.

– Тебе не нужны ни румяна, ни пудра, ты прекрасна, как серна. Ты - запертый сад, запечатанный сосуд. Пусть придет твой возлюбленный в твой сад и выпьет твоего вина.

При упоминании вина его речитатив прерывается. Он приходит в себя, разжимает веки и начинает просить:

– Пить! Пить!

Но его никто не слышит.

– Пить! Дайте пить! - ревет узник с другого столба.

Корнелий слышит этот вопль и поворачивается к профосам, которым надоело играть в кости, и они задремали. Из-под повозки торчат только их ноги.

– Эй!
– кричит он. - Воду на кресты.

Никто не поднимает головы. Эти наглые, не знающие дисциплины истязатели и палачи вызывают у центуриона отвращение. Хороший солдат не пойдет в палачи, вот и вербуют в бригады профосов всякий брод. Он встает со своего табурета, подходит к телеге и пинками будит их.

– Напоите их водой! - приказывает он.

Бригадир Манная спросонья что-то бурчит, и самый младший из профосов поднимается. Он потягивается, зевает, затем достает из-под повозки кожаное ведро с остатками воды и палку с губкой на конце, делая все так неторопливо, что Корнелий не выдерживает. Его глаза загораются гневом. Он достает из ножен меч и плашмя бьет им наглого щенка по спине:

– Эй, бегом, пока я с тебя шкуру не спустил. И все вы! Встать, когда центурион с вами разговаривает. Я доложу трибуну Лисию, чтобы он отдал вас под плети.

Профосы поднимаются, протирая глаза. Глядя на их измятые лица, Корнелий вкладывает меч в ножны и произносит:

– Обнаглели, шакалы! Думаете, цена вам велика? Я вам напомню, сколько вы стоите.

Тот, что получил мечом по спине, взбирается на холм и поочередно поит смертников. Потревоженные мухи с жужжанием разлетаются, открывая распухшие лица, но вскоре вновь возвращаются на свои места. Смертник, который пел песню, почуяв воду, зубами впивается в губку, а насосавшись, в изнеможении отпускает ее. На короткое время к нему возвращается рассудок, и он осмысленным взором обводит всю окрестность: ремесленный квартал, крепость, Храм, древнюю городскую стену и башни дворца Ирода справа. Он смотрит на свои рваные руки. Отток крови вызвал их онемение, и он их больше не чувствует, словно они уже ампутированы, как пообещал ему Манная. Царство Небесное приблизилось к нему и пронизывает его сердце истомой и холодом.

– Помолись за нас, друг, - тяжело ворочая языком, обращается он к Иисусу.
– Может, Бог услышит тебя и простит нас.

Иисус, который тоже только что омочил горло, внятно отвечает:

– Говорю тебе, сегодня, еще до заката будешь со мною в Царстве Небесном.

В глазах смертника мелькает надежда.

– Разве Бог услышит тебя отсюда?

– Бог тебя покарал. Он властелин этого мира. А услышит Святой Дух. Жди. Будешь скоро свободен в его Царстве.

– Эй, что ты там говоришь? - доносится злой голос с третьего креста. - Скажи и мне.