Скопец, сын Неба

Чтения окончены, и улица перед синагогой действительно напоминает театральный разъезд. Толпа праздничных, духовно насыщенных людей расходится и разъезжается по домам.

Рабы уносят паланкины, слуги с факелами и масляными лампами сопровождают своих пеших господ. Филон выходит из синагоги со своим племянником Тиберием Александром, будущим прокуратором Иудеи и наместником Египта. А пока этот молодой преуспевающий еврей служит финансовым помощником у нынешнего наместника Египта Флакка. Его дожидается экипаж, поскольку он, по долгу службы не может проживать в квартале Дельта со своими соотечественниками. Его скромная резиденция находится в прибрежном Канопе среди особняков вельмож и чиновников Александрии.

– Прекрасная книга, дядюшка, - произносит он.
– Наверное, я не все понял в ней, но то, что понял, очень глубоко и впечатляюще.

Филон принимает эти похвалы благосклонно.

– Сегодня я устал, - признается он.
– Приезжай завтра ко мне, и мы почитаем вместе.

– Не смогу, дядюшка. Завтра я отплываю в Рим. Губернатор направляет меня туда с финансовым проектом реконструкции старой гавани.

– Что ж, удачного плавания.

– Спасибо. Не найдется ли у вас копии вашей книги для меня? Я мог бы представить ее литературным кругам Рима. Хочу показать ваши сочинения Луцию Аннею Сенеке.

– Кто он?

– Один из образованнейших сенаторов, поэт, философ.

– Мне не нужна благосклонность римских сенаторов, - ворчит Филон.

– Дядя, я пекусь не о вашей славе, которая, я уверен, переживет нас всех. Латинский мир должен узнать иудаизм. Это послужит на пользу всем евреям империи. Ведь что о нас знают? Что мы поклоняемся какому-то невидимому Богу и обрезаемся по древнему закону. Людей это смешит и раздражает. Спросите любого римлянина, кто такие евреи, и он скажет, это те, которые не едят свинину. Мир должен узнать о нас больше. Ведь вы не считаете, как эти иерусалимские фанатики, что иудаизм должен замкнуться в себе?

– Глупость, - солидно соглашается Филон.
– У пророков сказано, что все народы придут и поклонятся Единому Богу.

– Равви! Я тоже в это верю. Пророки были уверены в себе, в своем народе и в Боге. Только неуверенные в себе народы прячутся в изоляционизм, скрывая под надменностью свою слабость.

– Хорошо, ты убедил меня, - соглашается Филон.- Утром посыльный доставит тебе копии “О потомках надменного Каина” и “О херувимах”. Пусть твои латиняне поймут: наши предки знали о звездном устройстве неба не меньше египтян и греков.

– Поутру, дядя, поутру. Я отплываю рано.

– Хочется же тебе гонять туда-сюда. Ты мог бы достичь успехов в философии.

Молодой Тиберий Александр улыбается этому ворчанию.

– Ах, дядя… Говорят, мир держится на мудрецах…

– Не на мудрецах, - перебивает его старик.
– Мир держится на Законе Божьем.

– Пусть на Законе. А на ком держится Закон? На чиновниках.

– Не богохульствуй, юноша! Кем сотворен и организован этот мир?

– Конечно, он утвержден Законом Божьим. Но кто его исполняет? Вот, например, Риму ежегодно нужны тысячи тонн зерна из Египта. Но зерно само не отправится в Рим согласно Закону или воле Божьей.

– Опять богохульствуешь, Тиберий Александр? Бог не пекарь, чтобы заботиться о муке!

– В моих словах, дядя, только здравый смысл. И здравый смысл говорит, что чиновники необходимы. И мне нравиться быть чиновником. Мы – чиновники – соль земли.

– Это тщеславие. Суета сует.

– Все суета сует, сказал мудрый царь Соломон. Но ведь от царства своего он не отказался.

– Юноша, я сегодня устал, чтобы спорить с тобою. Поговорим в другой раз.

– До свидания, учитель.

В Капернаумской таможне скучающий Матфей возвращается к чтению китайского манускрипта из сумы Иисуса:

“Вот, сказало Я себе, теперь нас двое: Я и тот, с кем я говорю, - Ты. Когда Я было только Я, Я было всем, как небытие. Я узнало себя и перестало быть всем. Значит, сказало Я, теперь нас трое: мы и все остальное. Это уже троица: Я, Ты и Оно. Поистине, в троице Я стало цельным. Поистине, в троице небытие стало миром. Я осмотрело мир и сказало себе: быть может, нам стоит объединиться и создать наше сплетение. Это уже будет четверка: Я, Ты, Оно и наше сплетение. Поистине, в четверке Я достигло избытка. Поистине, в четверке небытие стало жизнью”.

Мытарь пытается осмыслить это рационально, вспоминая речи Иисуса. Все живое живет в языке, сказал Иисус. Душа - хранилище языка. Это плод, внутри которого хранится семя - Дух. Нужно погубить плод, чтобы освободить семя. Кто погубит душу свою, тот обретет Царство Небесное.

– Все-таки странно, что Иисус ничего не взял с собой, - задумчиво говорит Матфей.
– Вот, даже книги и свои снадобья оставил здесь. Поначалу я думал, что он ушел на пару дней. Но прошло уже две недели.

Иуда что-то подскребает на своем пергаменте специальным писарским ножичком. Неторопливо сворачивает свиток, убирает его вместе с принадлежностями в пенал и произносит:

– Он вернется.- Затем он берет со стола кувшин, склоняет его над своей чашей, но оттуда ничто не выливается.
– Есть еще вино?

– Так мы сопьемся, - шутит Матфей.- Кажется, осталась одна бутыль вина с мускатным орехом. Хотел угостить им Марию, но… сейчас принесу.

Он возвращается с бутылью и разливает его по чашам. Иуда пробует на вкус, слегка морщится и выпивает до дна. Закусывает бирюзовой фисташкой и начинает говорить:

– Прожив достаточный срок на этом свете, человек либо ожесточается на мир, либо отрешается от мира. И последних мало, а первых много. Их гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд.

Матфей охотно ему внимает.

– И кто же, к примеру ожесточен?

– Кто? Бар-Аббас, Иаир, этот рыбак Петр… Царь Ирод, Верховный Жрец Каифа, Иохонан, римский цезарь, все!

– Иохонан - праведник, - осторожно замечает мытарь.

– Я знаю Писание, мой друг. Праведник отделяется от зла и находит удел свой после смерти. Но я ведь не сказал: злой. Я сказал: ожесточенный. Пророк, который изливает на мир свой праведный гнев. Все пророки ожесточены. Даже самый негодный человек хоть раз в жизни бывает незаслуженно обижен и поэтому чувствует себя немного праведником. Все мы немного праведники и все ожесточены. Думаешь, бар-Аббас родился с кинжалом в руке и жаждой крови в сердце? Жизнь ожесточила его. Одни дают этому волю, другие держат в себе. Но ожесточены все. Скажи, Матфей, ты зол на жизнь?

– Наверное, зол. Я ведь родился полукровкой и с детства выслушивал упреки, в которых не виноват.

– Знай же, что я был зол как легион бесов. Я не бар-Аббас. Я был хуже. Мне недостаточно было сотни или тысячи убитых. Дело ведь не в них. Весь этот мир не тот! И тогда я понимал, что для успокоения моей души нужно истребить весь мир. И мысль, что это невозможно, приводила меня в еще большую ярость. Мой легион бесов не давал мне покоя. Я мог бы вынести приговор целому народу, и ничто во мне не дрогнуло бы. Иисус изгнал из меня этот легион. Я успокоился. Почти успокоился.