Скопец, сын Неба

– Он же сказал, что не оставит камня на камне от Синедриона. Будет битва!

– Если так, то другое дело. Я готов сражаться за истину и за Мессию.

– И я готов умереть с ним!

– Опять смерть? Не говори о смерти. Не люблю я этих разговоров, - досадливо отмахивается Петр. - К чему они? Говори, не говори - она придет в свое время.

– Пожалуй, - опять соглашается юноша.
– Но хочется узнать заранее, как все будет.

– А мне не хочется. Если знать заранее, когда умрешь, и как это будет, то жить не захочется.

– Но учитель знает. Он - Мессия.

Они стоят посреди двора в Вифании в нескольких километрах от Иерусалима за два дня до распятия и три дня до Пасхи.

– Вон Иуда, - говорит Петр.
– Давай его спросим, что он думает.

В самом углу сада под гранатовым деревом, покрытым алыми бутонами, сидит Иуда. На коленях у него денежный ящик и какой-то свиток.

– У Иуды?
– Иоанн скептически морщится. - Если спросить его, сколько мы проели за это время, он точно скажет.

– Пойдем,- решительно произносит рыбак.

Они направляются внутрь сада. Иуда, заметив их приближение, неспешно сворачивает свиток и убирает в эбеновый пенал. Он слегка раздосадован их появлением и вопросительно смотрит на них.

– Иуда, - почти надменно спрашивает юноша, - вы верите, что Иисус - Сын Божий.

– Он никогда себя так не называл, - холодно отвечает тот.

– А как же он себя называл?

– Сыном Неба.

– Это - то же самое. Иногда он говорит “Сын Неба”, иногда “Сын Бога”.

– Никогда!

– Откуда ты знаешь?
– вопрошает Петр, тоже задетый такой категоричностью.

– Потому, что я записываю.

– Что ты делаешь?

Иуда не повторяет. Он лишь холодно смотрит на них.

– Ты записываешь речи Иисуса? - удивленно спрашивает Петр.

– Да.

В их сознании все мгновенно проясняется. Вот почему он уединяется от всех! Вот что хранит он в своем ящике! Вот почему он с ним не расстается! Вот почему он никогда не называет Иисуса своим учителем! Он пишет книгу о Мессии. Иоанн этому не верит. Невозможно записать музыку учительских речей, как невозможно записать шум ветра, плеск волн, шелест деревьев. Как записать свет солнца, покрывающего своим теплом всю землю? Он недоверчиво смотрит на спокойное лицо казначея и понимает, что тот не шутит. И тогда на Иоанна находит гнев. Ведь это святотатство - красть музыку Мессии и прятать ее в свой ящик. Этот мрачный калека ворует у них святое блаженство!

– Я расскажу все учителю!
– яростно грозит юноша.

– Он знает, - невозмутимо отвечает Иуда.

– Посмотрим!
– по-детски выкрикивает юноша и бежит жаловаться возлюбленному учителю.

Петр остается. Он потрясен тоже этой новостью, но она не вызывает у него гнева. Он безмерно удивлен. Ему и в голову не приходило, что можно записывать слова Иисуса, а не хранить их только в памяти, где они не умещаются. Сколько раз он жалел, что пропустил мимо ушей ту или иную фразу, пока старался понять и запомнить предыдущую. Но по собственной инициативе он не посмел бы вести такой протокол. Вот если бы Иисус приказал ему, он отнеся бы к этой работе со всей добросовестностью. Хотя такую работу лучше поручить не ему, а Матфею. Он - книжный человек, привычный к перу. Но почему Иуда стал писать эти мемуары? Петр смотрит на него по-новому. В их небольшой общине все знают истории друг друга: как и почему каждый из них пошел за Иисусом, но никто из них не знает историю Иуды. Он примкнул первым к Иисусу, он был с ним до них. А поскольку ни он, ни Иисус ничего об этом не рассказывали, то его история для всех остается тайной.

– Ты записываешь все, что говорит Иисус?
– спрашивает Петр, опускаясь рядом, как для долгого разговора.

– Только главное.

– А откуда ты знаешь, что главное?

– Я стараюсь быть точным.

– Но ведь ты не можешь быть уверен, что это именно так, - настаивает он.

– Это лучше, чем ничего.

– Можно почитать твои записи?

– Нет! Я пишу их для себя, - Иуда окончательно задвигает крышку пенала и накрывает рукой.

Могучего рыбака гложет любопытство.

– Тогда почитай что-нибудь.

– Нет, Петр.

– Разве тебе нужно это скрывать? Если там все правильно, то зачем скрывать?

– Там моя правда. А ты пиши свою.

– Может быть, я так и сделаю. Но я не стал бы это прятать от других. Я дал бы почитать тебе.

Иуда молчит. Петр задумчиво смотрит на пенал в его руках. Там хранится Евангелие от Иуды.

– Зачем ты ходишь с Иисусом?

– За тем же, что и ты. У него есть Царство Небесное, а у меня - нет.

– У тебя есть его слова о том, что Царство Небесное даром дается?

– Возможно, - уклончиво отвечает Иуда.

– А ты понимаешь - почему?

– Почему? Потому что смерть даром дается. Смерть - врата Неба, в которые душа не может войти. Со смертью душа погибает. Поэтому Царстве Небесное даром дается всем умершим.

– Он не так говорил!
– Петру не нравится идея всеобщего посмертного освобождения. Такая дармовщина кажется ему несправедливой. Воздаяние должно иметь человеческий смысл. Ведь Бог - тоже человеческий!

– Как же, по-твоему?

– Не помню. Но не так.

– Петр, Петр. Не помню, но не так. Вот и напиши - как.

– И у каждого будет своя правда? А кому тогда верить? Учитель смотрел твои записи?

– Зачем ему это делать? Я пишу для себя.

И опять Петру это не нравится. Написать ведь можно что угодно. Можно и оклеветать учителя.

– Ты можешь хотя бы рассказать, о чем пишешь? Мне интересно, - просит он.

И неразговорчивый Иуда вдруг проявляет великодушие. Похоже, ему тоже хочется поговорить откровенно с рыбаком. Подумав, он начинает медленно говорить:

– Когда долго думаешь о своих близких, вспоминая их слова, поступки и выражения лиц при этом, сопоставляешь все это и строишь догадки, то вдруг обнаруживаешь в них отстойную яму. И смрад их нечистот бьет тебе в нос. Начинаешь понимать, сколько же в этих милых людях дерьма! О, сколько мерзости в человеческой душе! А потом, обратившись на себя, находишь ту же отстойную яму, полную себялюбия, лицемерия, зависти, бессердечия, корысти и подлости. И чувствуешь омерзение к собственной душе. Жить, чтобы жить, как ты сказал, мой друг, вот чего хочет душа.

– Я не говорил так!

– Опять не так? Загляни в себя, Петр, там отстойная яма. Иисусу это известно так же хорошо, как и мне. Но у него есть Царство Небесное, а меня душит желчь. Я хочу его свободы.

– Кто же, по-твоему, Иисус?

– Иисус? Он - как зверь. И родины у него нет, и дом ему не нужен, и мать ему не мать, и Бога он не боится.

Петр смотрит на него в испуге. Для него становится очевидным, что Иуде нельзя доверять мемуары об Иисусе. Несомненно, он написал в своем свитке что-то ужасное.