Скованный ночью

За несколько минут до часа, когда от «едва» почти ничего не осталось, раздался звонок в дверь.

Я скатился по лестнице, держа в руке «глок», и сквозь один из витражей увидел стоявшего на крыльце Бобби. Он отвернулся от двери и смотрел на улицу, словно ожидая, что в одной из припаркованных машин может сидеть наряд полицейских, а проезжающий по улице седан окажется банкой с анчоусами.

Когда Бобби вошел в дом, я закрыл за ним дверь и сказал:

— Потрясная рубашка.

На гавайке были изображены красно-серый пляж вулканического происхождения и синие папоротники, выглядевшие особенно прохладными на фоне черного пуловера с длинными рукавами.

— Работа Иолани, — сказал я. — Пуговицы из скорлупы кокоса. 1955 год.

Не обращая внимания на мою эрудицию, Бобби устремился на кухню и буркнул:

— Я снова виделся с Чарли Даем.

Кухня была освещена только прижавшимся к шторе пепельным лицом дня, часами с цифровой индикацией и двумя толстыми свечами, стоявшими на столе.

— Пропал еще один ребенок, — сказал Бобби.

Я снова ощутил дрожь в руках и положил «глок» на кухонный стол.

— Кто, когда?

Вынув бутылку «Горной росы» из холодильника, в котором обычная лампочка была заменена низковольтовой, выкрашенной в розовый цвет, Бобби выпалил:

— Венди Дульсинея!

— Ох… — только и вымолвил я. Других слов у меня не было.

Мать Венди, Мэри, на шесть лет старше меня; когда мне было тринадцать, родители платили ей за то, что она учила меня играть на фортепиано. Бедняжка потерпела сокрушительное фиаско. Тогда я лелеял мечту в один прекрасный день играть на рояле рок-н-роллы, как Джерри Ли Льюис, и барабанить по клавишам так, чтобы от них дым валил. В конце концов родители и Мэри пришли к выводу — и сумели убедить меня, — что я скорее научусь летать как птица, чем стану классным пианистом.

— Венди семь лет, — сказал Бобби. — Мэри везла ее в школу. Вывела машину на подъездную аллею. Потом вспомнила, что что-то забыла, и пошла в дом. Когда через две минуты она вернулась, машина исчезла. Вместе с Венди.

— И никто ничего не видел?

Бобби откупорил бутылку «Горной росы»; в этом напитке было достаточно сахара, чтобы вызвать кому у диабетика, а кофеина столько, что его хватило бы шоферу-дальнобойщику на пятьсот миль пути. Было видно, что мой друг вовсю готовится к трудному испытанию.

— Никто ничего не видел и не слышал, — подтвердил он. — Соседи словно оглохли и ослепли. Я начинаю думать, что происходящее вокруг более заразно, чем вирус твоей матери. Похоже, у нас здесь свирепствует инфекция под названием «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Во всяком случае, копы нашли машину Мэри брошенной у «Девяти пальм».

«Девять пальм» — торговый центр, который после закрытия Форт-Уиверна лишился всех своих покупателей и миллиарда долларов, что питали экономику округа. Ныне окна «Девяти пальм» были выбиты, автостоянка заросла сорняками, пробившимися сквозь трещины в асфальте, шесть из девяти пальм, давших название этому месту, засохли, побурели, умерли и были брошены даже древесными крысами.

Торгово-промышленная палата часто называла Мунлайт-Бей «жемчужиной Центрального побережья». Город оставался красивым, очаровывал своей архитектурой и зелеными улицами, но следы ран, нанесенных закрытием Уиверна, были видны повсюду. Жемчужина сверкала уже не так, как раньше.

— Они обыскали все пустующие магазины, — сказал Бобби, — боясь, что обнаружат труп Венди, но его там не было.

— Она жива, — пробормотал я.

Бобби посмотрел на меня с жалостью.

— Все они живы, — не сдавался я. — Должны быть.

Сейчас во мне говорил не здравый смысл, а вера в чудо.

— Еще одна ворона, — сказал Бобби. — Мэри назвала ее черным дроздом. Рисунок лежал на заднем сиденье машины. Птица пикировала на жертву.

— А текст?

— «Джордж Дульсинея будет моим слугой в аду».

Мужа Мэри звали Фрэнк Дульсинея.

— Какой еще, к черту, Джордж?

— Дед Фрэнка. Он умер. Был судьей в верховном суде штата.

— Давно?

— Пятнадцать лет.

Я был раздосадован и сбит с толку.

— Если похищения совершаются из мести, какой смысл красть Венди, чтобы рассчитаться с человеком, которого уже пятнадцать лет как нет на свете? Прадед Венди умер задолго до ее рождения. Он никогда не видел ее. Разве можно получать удовлетворение от мести мертвому?

— Извращенец может. У него мозги набекрень, — сказал Бобби.

— Сомневаюсь.

— Или вороны — только прикрытие, чтобы заставить всех думать, будто это дело рук какого-то психа, а самим упечь детей в тайную лабораторию.

— «Может быть, может быть»… Слишком много «может быть», — проворчал я.

Он пожал плечами:

— Не требуй от меня невозможного. Я всего лишь серфер без царя в голове. Этот убийца, про которого ты говорил… Малый из новостей. Он оставлял таких ворон?

— Судя по тому, что я читал, нет.

— Разве серийные убийцы оставляют следы?

— Ага. Они называют это «подписью». Как факсимиле. Фирменный знак.

Я посмотрел на часы. До заката оставалось около пяти часов. Нужно было готовиться к возвращению в Уиверн. Но даже если подготовиться не удастся, мы поедем туда все равно.

Часть II Страна «Нигде»

Глава 18

Бобби налил себе вторую чашку «Горной росы» и сел на табурет виолончелиста, но не взял в руку смычок.

Кроме инструментов и стола для записи нот, в бывшей столовой имелся музыкальный центр с проигрывателем для компакт-дисков и архаичной магнитофонной декой. Точнее, дек было две, что позволяло Саше дублировать кассеты с собственными записями. Я включил центр; он освещал комнату не больше, чем пробивавшийся сквозь шторы солнечный свет.

Иногда Саша, придумав мелодию, была убеждена, что ненароком обокрала другого сочинителя. Дабы удостовериться, что ее музыка оригинальна, она часами прослушивала подозрительные произведения, пока не приходила к выводу, что новое творение создано исключительно благодаря ее собственному таланту.

Музыка — единственная область, где Сашу терзают беспочвенные сомнения. Кулинария, литературные вкусы, занятия любовью и все остальное получается у нее непринужденно, уверенно и подвергается лишь здоровой самокритике. Но в том, что касается сочинительства, она частенько ощущает себя заблудившимся ребенком; в такие минуты Саша становится настолько беззащитной, что хочется обнять ее и успокоить. Несмотря на то, что она злится и может огреть меня флейтой, линейкой или каким-нибудь другим музыкальным орудием ближнего боя.