Скрипка дьявола

Пердомо, не горевший желанием и дальше лицезреть Вильянуэву, сказал:

— Завтра в десять утра у нас назначено свидание в консерватории с отцом Ане. Отсюда до площади Конституции пятнадцать минут пешком. Сейчас я позвоню сыну, узнаю, все ли у него в порядке, а потом пойду поужинать с друзьями. А ты что собираешься делать?

— У меня в городе тоже есть друзья, которых я надеюсь повидать.

— Если вернешься в гостиницу позже меня, не вздумай зажигать свет. Когда меня будят среди ночи, я долго не могу уснуть.

Вильянуэва тут же вышел из номера, а Пердомо, поговорив с Грегорио по телефону, стоявшему возле кровати, и убедившись в том, что дома все в порядке, попросил администратора гостиницы заказать ему столик на одного в ресторане «Эль Порталон», самом известном в Витории. Он солгал своему напарнику, чтобы не проводить с ним больше времени, чем это было необходимо: на самом деле в этом городе он никого не знал.

Ресторан «Эль Порталон» располагался на старом постоялом дворе конца XV века, в самом сердце готической Витории, в конце улицы Коррерия. Своим именем он был обязан гигантским воротам, через которые когда-то въезжали и выезжали повозки и всадники. [15] Там прекрасно кормили, и поговаривали, что звезд мирового джаза, приезжавших на фестиваль на протяжении более чем тридцати лет, влекли сюда не только артистические интересы, но желание отведать сытные блюда из бобов и улиток с грибами, запивая их риохой из местного погреба.

15

Название ресторана буквально означает «въездные ворота».

Как только Пердомо оказался в ресторане, он сразу понял — по числу цветных посетителей, сидевших за столиками, — что зал буквально забит музыкантами, приехавшими на фестиваль. К нему подошел метрдотель, проверил заказ и провел его к столику, рядом с которым стоял еще один столик на одного, за которым сидел младший инспектор Вильянуэва. Они улыбнулись друг другу, признав, что оба попались на лжи, и, чтобы не чувствовать себя за ужином совсем уж глупо, Пердомо попросил официанта посадить их вместе.

Оба решили не осложнять себе жизнь и заказали ассорти по разумной цене пятьдесят евро на человека. Вильянуэва, который был гораздо разговорчивее своего шефа, сразу же спросил, что тот думает о главной новости дня: француз, который этим утром приходил к ним в УДЕВ вместе с женщиной, погиб после странного случая с зонтом.

Пердомо, который больше думал о сыне и не смотрел последних новостей, услышав о смерти Люпо, побледнел и потерял дар речи. Каким-то непонятным образом все имевшие дело со скрипкой погибали насильственной смертью. Все, кроме убийцы Ане Ларрасабаль, о котором они не имели ни малейшего представления, хотя кое-какие подозрения возникли по поводу Льедо. Затем, неожиданно вспомнив о другом нераскрытом преступлении, Пердомо спросил напарника:

— Что удалось узнать о покушении на Сальвадора?

Это было сведение счетов, сказал Вильянуэва. Во время работы в отделе по борьбе с наркотиками Сальвадору удалось обезвредить крупную банду наркоторговцев во главе с одним египтянином, который, находясь в тюрьме, приказал его убить.

— Завтра, когда мы будем разговаривать с родителями, — заметил Пердомо, в очередной раз меняя тему, — нам надо будет делать это очень осторожно. Естественно, семья пострадавшего всегда хочет, чтобы убийцу поймали как можно быстрее, но нам не следует вселять в них ложную надежду. Надо им объяснить, что следствие сделало важный шаг вперед, отбросив версию об арабском следе, но в то же время постараться внушить, что выяснение обстоятельств убийства — дело крайне сложное. Если я не ошибаюсь, на расследование того случая в Бургосе, о котором упомянул Гальдон сегодня утром у себя в кабинете, вам потребовалось три года.

— Ты плохо информирован, — ответил Вильянуэва высокомерным тоном. — Расследование застопорилось потому, что поначалу его вели инспекторы судебной полиции Бургоса и зашли в тупик. Когда же дело поступило в УДЕВ, оно сразу сдвинулось с мертвой точки. Ты никогда не работал с Гальдоном, но уверяю тебя: он действует как безупречно отлаженный механизм. Никогда не отдыхает. Ходят легенды, что он не уходит ночевать домой, а спит у себя в кабинете, вися на потолке, как летучая мышь. Пока мы не найдем преступника, он не даст нам вздохнуть.

Настала пауза, но не потому, что они о чем-то размышляли, а потому что сидели с набитыми ртами. Наконец Вильянуэва, у которого левый уголок рта был перепачкан соусом, воскликнул:

— Или я ужасно проголодался, или этот мерлан что-то из ряда вон выходящее!

Пердомо не ответил, потому что его внимание было поглощено умопомрачительным блюдом из кальмаров в собственных чернилах, которое только что поставили на стол темнокожим музыкантам. Негр — судя по размеру рук, контрабасист, — по-видимому, никогда не слышал о блюде, соус в котором был чернее его кожи, и поначалу решил, что над ним подшутили. Но так как официант упорствовал, музыкант в конце концов попробовал кальмаров и тут же впал в состояние мистико-гастрономического транса, из которого не вышел, пока не умял все до последнего кусочка.

— Раз уж мы попали на фестиваль, — заметил Вильянуэва через некоторое время, — можно было бы сходить на какой-нибудь концерт.

— Концерты бывают вечером, — пояснил Пердомо, — а мы завтра, после того как поговорим с родителями Ане, возвращаемся в Мадрид. Я не могу надолго оставлять ребенка одного.

— Ну, тогда я вечером схожу на джем-сейшн в «Канцлере Айяла». Говорят, будет играть Томатито.

— Делай что хочешь. — Тон инспектора ясно давал понять, что запас слов, которыми он хотел обменяться с Вильянуэвой, исчерпан. — Завтра ты должен быть в форме, и, если ты меня разбудишь в три ночи, словами дело не ограничится.

Полицейские молча дождались, пока принесут счет, и заплатили каждый за себя.

33

В тот же день в Мадриде

Андреа Рескальо всегда испытывал трудности с дверями при входе в мадридское метро с виолончелью и потому старался пользоваться такси или автобусом. Но день выдался дождливый, на улицах было полно машин, и итальянец не собирался тратить два часа жизни на то, чтобы торчать в дурацкой пробке только по той причине, что у него кончилась канифоль для смычка.

Единственный магазин в городе, где всегда имелась его любимая марка «Пирастро» — у хороших виолончелистов между различными сортами канифоли пролегает пропасть, — находился в двух минутах ходьбы от станции метро «Опера», и, хотя Андреа знал, что на входе и выходе его ждут неудобства, он без долгих раздумий погрузился в мадридские недра.

Войдя в метро, он сразу же с досадой убедился в плачевном состоянии перронов и переходов из-за забастовки уборщиков, не говоря уже об урнах — они, казалось, готовы были треснуть и развалиться на куски под грузом наваленного сверху мусора. Если он не вернулся с полпути, то лишь потому, что перспектива добраться до магазина музыкальных инструментов, когда тот будет уже закрыт, и при этом подвергнуться пытке мадридским трафиком, была еще более безрадостной, чем путешествие по этой мусорной свалке.

Как он и опасался, на выходе со станции футляр виолончели зацепился за перекладину турникета, и Рескальо некоторое время сражался с инструментом, ругаясь по-итальянски себе под нос, чтобы не ранить чувства пассажиров, нетерпеливо выстроившихся за ним в ожидании момента, когда он наконец-то справится с этим небольшим затруднением.

Не успел он направиться к нужной двери, как услышал звуки скрипки, они доносились из перехода, ведущего на улицу. Он улыбнулся, вспомнив время, когда он, будучи еще студентом, тоже испытывал судьбу в качестве уличного музыканта. К его огромному удивлению, вместо группы музыкантов из Восточной Европы — чехов, венгров и румын, достигших непревзойденного мастерства в исполнении сложного уличного репертуара для струнных, — он увидел двух мальчишек лет тринадцати, которым удалось наполнить монетами и банкнотами раскрытый скрипичный футляр, лежавший на полу, словно голодная жаба, разинувшая рот. Звучала битловская песня «Восемь дней в неделю» в хорошей обработке и с элементами свинга, которые показались Рескальо очень музыкальными. Один из мальчиков играл мелодию смычком, другой аккомпанировал, прижав скрипку к груди, как мандолину, и извлекая из нее аккорды правой рукой.