Скуф. Маг на отдыхе 5
Шрифт:
— … экономная зараза оказалась. Говорит, мол, знаю где б/ушное оборудование продаётся, не тратьтесь попусту, Герман Григорьевич, смысла в этом нет, сделаем всё в лучшем виде…
Вот Ольга Сергеевна начала активно жестикулировать и, кажется, даже повысила голос. Но от эмоций, насколько я понимаю, сугубо положительных. А вот Лиза совсем растрогалась и уже без стеснения смахивает слёзы.
— … ну и сделала, — тем временем продолжал Морозов. — Поставили мы старые вытяжки, а они грязные все, чумазые, и в жиру. И вот она мне говорит, мол, сама отмою. А я ей: ну давай…
И-и-и-и!
— … и вот она забрызгивает вытяжку этой дрянью химической. Как её? Шу… Ша…
— Шуманитом, — подсказал я, чтобы не обидеть Германа своей отстранённостью, хотя всё моё внимание по-прежнему было сосредоточено на княгине и её дочке.
— Точно! — крикнул Морозов. — Забрызгала шуманитом и стоит, значит, моет. А одна капелька возьми и капни ей под китель, в декольте…
Ну да, всё правильно.
Аристократы — народ сдержанный и скупой на эмоции; так уж заведено. Там, в Иваново, мы были заняты делом. По дороге домой ехали все вместе, и потому Фонвизины отложили беседу. И вот сейчас, — наконец-то! — могли выговориться.
Что та, что другая.
— … Василий Ива-а-а-аныч! Клянусь честью, это был самый быстрый стриптиз в мире! Причём, знаешь, стриптиз — это ведь что-то такое плавное, томное что-то такое. Тут же нет. Тут прям разухабистый весёлый мясотряс случился…
И судя по этим судорожным объятиям, всё у Фонвизиных закончилось хорошо. Мать спасла Олю от того, во что сама умудрилась втравить, и пересмотрела свои взгляды. А Оля в свою очередь честно рассказала, чего хочет от жизни.
Хэппи энд. Махровый, как он есть.
— … так стриптиз-то ещё и мокрый, представляешь?! Она же сразу к раковине ломанулась! Визжит, на грудь водой плещет и оттирает её! Наяривает так, будто на гуслях лабает… Скуф? Скуф, ты слушаешь вообще?
— Да-да, Мороз, — улыбнулся я. — Слушаю. И чем дело закончилось?
— Ну как чем? Как честный человек, я теперь обязан жениться. Снова.
— Граф, — подошла к нам Елизавета Григорьевна и кивнула Морозову.
— Елизавета Григорьевна, — галантным поклоном ответил на приветствие Герман.
— Разрешите ненадолго украсть у вас Василия Ивановича. Нам нужно кое-что обсудить.
— Конечно-конечно! — согласился Морозов, добил второй бокал шампанского и двинулся к толпе, которая явно по нему заскучала.
Чтобы не привлекать ещё больше лишнего внимания, — слёзы княгини Фонвизиной и без того завтра будут обсуждать на каждом углу, — мы устроились в удобных креслах. О чём пойдёт речь я уже предполагал.
— Василий Иванович, — начала Лиза. — Думаю, мы с Олей должны сказать вам «спасибо»…
Да-да-да, я молодец. И следующие пару минут слушал именно об этом. Убедил Лизу в том, что она может быть не права. Рисковал, но всё равно разрулил ситуацию и помог спасти единственную доченьку. А доченьке, так той вообще дорогу указал.
К другой жизни.
И теперь Елизавета Григорьевна видит, что ничего плохого в ней нет. И если Оля хочет стать боевым хилером, значит она станет лучшим боевым хилером в мире, и род Фонвизиных от этого лишь выиграет.
— …
большое вам, Василий Иванович, сердечное «спасибо» за всё, что вы сделали для моей семьи.Что ж… принимать похвалу тоже нужно уметь, в особенности от женщин.
— Елизавета Григорьевна, на моём месте так поступил бы каждый, — сказал я и замолчал с улыбкой на устах; не смущённой, но довольной.
Лиза тоже замолчала. Так прошло десять секунд, двадцать, тридцать…
— И всё? — нарушила тишину кадет Фонвизина. — Мам?
— Что такое?
— Реально всё? Ничего больше сказать не хочешь?
— Да вроде бы…
— Василий Иванович, ну вы-то?!
— Кхм-кхм, — прокашлялся я. — Боюсь, я тоже не понимаю о чём речь.
— Ой, да бросьте, — махнула рукой рыжая. — Думаете я не вижу, какие вы взгляды друг на друга бросаете?
Оп-па…
— Мам, — Оля подалась вперёд и взяла матушку за руки. — Хватит, ладно? Ты уже все долги роду выплатила, пора и о собственном счастье подумать…
У княгини от таких речей глаза поползли на лоб. Кажется, в ней начала просыпаться эдакая неловкость, которую она всеми силами пыталась гасить. Это был тот самый случай, когда текст между строк оказался больше и жирнее основного.
Но Оля и на этом не остановилась:
— Ты всё хотела меня благословить, а тебя и благословлять-то некому, — сказала она. — Ну так вот я тебя благословлю, если захочешь. А то ведь так и будете глазками стрелять и топтаться на месте, как дети.
— Кхм…
— Я не против, если ты выйдешь замуж, мам. Я только за.
За время этого короткого спича Елизавета Григорьевна успела сориентироваться в ситуации. Приняла, так сказать, новые реалии. А потому вновь выглядела спокойной, рассудительной, и как это полагается царственной.
— Да меня, вроде как, никто и не зовёт, — произнесла она.
Понял, не дурак.
Была не была, я очень даже согласный.
Поднявшись с кресла, я махнул рукой официанту, который как раз взорвал бутылочку шампанского рядом с пляшущей толпой и разливал игристое по бокалам. Тот увидел меня, кивнул, и уже через несколько секунд оказался рядом.
Отвернувшись от барышень, я еле слышно шепнул ему:
— Мюзле, — и протянул руку.
Почти тут же в ней оказалась заветная проволочка от бутылки, и я начал скручивать из неё кольцо. Не я первый это придумал? Штамп? Пошло? Было? Ой, да я умоляю! Когда дело касается романтики, женщины обожают штампы!
А иначе, — вот вопрос, — для кого в наши дни работают конные экипажи? А воздушные шары для кого летают? А для кого, хотелось бы мне знать, на крохотных подмосковных озёрах сдают в аренду яхты? И на кой-чёрт цветочники всегда держат наготове букет из сто одной розы и существует отдельный сервис по доставке гигантских плюшевых медведей?
Так что это не повод для рефлексии. Сейчас я вершу воспоминания.
— Елизавета Григорьевна, — сказал я и опустился на колено.
Жест недвусмысленный, а мы и так сейчас были в центре всеобщего внимания. Позади меня тоненько взвизгнул кто-то из альтушек, затем послышался полу-рык полу-кряк Германа Морозова и музыканты перестали играть.