Сквозь тернии

Так и Яська, насилу вырвался из огненных лап полуночного кошмара, после чего забился в угол между стеной и спинкой кровати, и просидел так до утра. Раньше он думал, что страшные сны вспоминаются лишь ближе к обеду, так что засыпая вновь, можешь быть уверенным, что дальше приснится что-нибудь другое, не столь жуткое.

Однако той ночью, Яська всецело убедился, что исключения случаются не только в грамматике по русскому языку. Оказывается и сны повинуются данному правилу, да ещё как! Впоследствии Яська назвал этот вид ночных кошмаров – «цветными снами». Он не мог объяснить, причём тут слово «цветные» – как-то само собой вышло, как и вся фраза. А как придумалось, так и повелось.

«Цветные сны» характеризовались жутким сюжетом, невозможностью проснуться усилием воли, а самое ужасное, – что по достижении кульминации приходила боль. Причём её реально можно было чувствовать на протяжении каких-то долей секунды, пока разум отходил ото сна и приспосабливался к условиям яви. Как будто соприкасались два разнородных измерения, в которых одновременно существовало Яськино сознание. Соответственно и чувства тоже сливались воедино, в результате чего начавшаяся во сне пытка, на какое-то мгновение оказывалась частью реальности. Затем ниточка всё же рвалась – или преломлялась некая грань обеих пространств, – в результате чего, явь всё же наступала, отсекая боль. И самое страшное, что явь эта несла в себе информацию: воспоминания, которых по законам жанра быть не должно! По крайней мере, до утра, когда в сознании обозначится запутанный сюжет, грязь, катакомбы, душегуб с клещами и прочее. А так как вся эта жуть оставалась в голове, она тут же возвращалась к Яське, как только он пытался заснуть заново. Причём начиналось всё с того самого момента, на котором прервалось мгновением раньше, точно сериал или реальная игра, придуманная кем-то невменяемым.

Яська принял данность, как что-то неизбежное, и стал с этим жить. А чего ещё делать, особенно когда неясно само происхождение творящегося безумия? Хотя нет, происхождение – вполне себе естественно, тут сомневаться не приходилось. Яська не мог понять другого. Почему он принял всё за факт? Как это вышло? По чьей воле? Ведь он не завизжал, когда видел по телевизору страшный пожар на нефтезаводе, – а тот был наяву. Не завизжал, когда стало известно, что отец Стасика погиб в огне, пытаясь вывести рабочих из объятых пламенем помещений. Он и вывел, а сам спастись не успел. Яська стерпел траурную процессию, заставил себя быть сдержанным на панихиде в церкви, куда его взяли с собой родители, вынес кладбищенскую стужу. Он даже сумел сохранить самообладание, когда сошла с ума мама Ищенко. «Наверное, от переживаний», – сказала Яськина мама, силясь унять нервную дрожь в голосе. А мама Стасика в тот вечер колошматила посуду, потом била оконные стекла, скребла ногтями штукатурку в подъезде и бросалась с куском битого стекла на приехавших санитаров.

Да, всё это ужасало, если не сказать больше, ведь являлось не чем иным, как частью реальности, но приснившееся в ночь после пожара – буквально шокировало. И в первую очередь потому, что в одном из пожарных Яська узнал Стаськина отца.

Да, той ночью он был уверен, что видит живых мертвецов, но на тот момент, думается, если кто и предвидел гибель Стаськиного отца, так это один Всевышний. Каким образом истина достигла Яськиного сознания прежде времени и почему – неизвестно.

13.

Яська почувствовал, как внутри у него всё холодеет. Он снова глянул на Децла – тот оставался на месте, размышляя о чём-то своём.

«Он думает, что сделать со мной. Как пить дать! Подобного он не простит. И принесла же нелёгкая Инессу Карловну!..»

Яська понял: его незавидное положение самым нелепым образом трансформируется в поистине плачевное. Так он бы огрёб лишь за то, что посеял смуту. Точнее решился дерзить, тем более, за кого-то вступаться. Подобного не терпели любые бандитские группировки, потому что хорек в сенях, известное дело к чему. Очнувшихся от спячки смельчаков необходимо сразу же ставить на место, дабы обезопасить незыблемую диктатуру от каких-то там шевелений несостоятельной оппозиции.

Всё это промелькнуло в голове за долю секунды, так что Яська даже толком не понял, к какому выводу пришёл в своих размышлениях. Истина пронеслась перед самым носом и скрылась за рамками обыденности. А из-за горизонта лезло нечто иное, так похожее на слоистые облака, что несут с собой бесконечную осеннюю промозглость. Бездна уверенно надвигалась, словно Яська остался одним единственным мальчиком на всём белом свете. Мальчиком, которого нужно как следует наказать. За то, что попёр вспять. Попытался нарушить устоявшийся порядок. Порядок, что возводили веками.

«Порядок, что устроил Стасик, в отместку за потерянных родителей».

Яська вздрогнул. Он понял, что видит Децла буквально насквозь. По крайней мере, душу, объятую необузданной злостью. Ненавистью по отношению вовсе не к Инессе Карловне – потому что против той невозможно использовать хоть что-нибудь из имеющегося арсенала, – а к нему, Яське, словно именно он – и есть всему виной! Что случился пожар, погиб отец, спятила мать, появился Децл... Да-да, Яська мог поклясться, что в данную секунду недвижимый Стасик винит его во всех смертных грехах, плюс ко всему, ставит в вину то, каким образом истина всплыла на суд божий.

Суд должен свершиться! Неважно над кем или чем.

Как бы подтверждая эти мысли, Децл приподнял голову, напоказ хрустнул шеей и глянул на Яську так, что того пробрало буквально до костей, не меньше. Затем Стасик плюнул на пол, напрочь игнорируя беспокойное кудахтанье Инессы Карловны, и прочертил указательным пальцем правой руки по собственному горлу.

Яська проглотил страх, понимая, что и впрямь доигрался. Живым Децл его теперь точно не отпустит. По крайней мере, можно с уверенностью сказать, что первоначальная опция «поучить уму-разуму» ушла в небытие, а на её месте возникла пресловутая «шапка» – «отыграться за всех и вся!»

Децл развернулся, пнул подвернувшийся под ногу стакан и вышел прочь.

Инесса Карловна неуклюже поплелась следом, что-то бормоча себе под нос.

– Не прощаемся... – деликатно ухмыльнулся Схрон, больно наступив на ногу.

Яська поморщился, но ничего не сказал.

Чича так же не преминул оставить комментарий:

– Ну, Ясёна, ты и влетела!

Прозвенел звонок. Толпа зевак стала быстро редеть. Яська стоял и думал, как теперь быть...

Шмыги естественно и след простыл. Через урок после неприятного инцидента по классу пополз слух, что Димка наведался в лазарет и со страху разыграл там комедию, в духе, «как сильно у меня разболелась голова». Фельдшер, Антонина Марковна, без особого труда выявляла ложь, по одному лишь внешнему виду горе-актёра. И если номер не прокатывал, исполнитель тут же отправлялся прямиком на ковёр к Дим Дымычу. Там он мог играть сколько душе угодно, если конечно не иссякал пыл.

На деле мало кто желал, а тем более, отважился на подобные эксперименты. Только если уж совсем край.

«Выходит, Шмыга не на шутку струхнул, раз решился на столь сомнительное мероприятие. И сыграл, получается, что надо, раз отпустили. Хотя мог просто сбежать».

Но в этом случае непонятно, какими мотивами он руководствовался. Хотя... Схрон, Чича и Децл – могут ещё и не такие мотивы выработать. Святая троица, блин!

Яська не понимал главного – смысл бежать? Всё равно, рано или поздно поймают, а тогда – всыпят по полной.

Как теперь всыпят ему самому.

Яська сидел за партой мрачнее тучи и тоже уже начинал задумываться о бегстве. Однако его здравый рассудок оказался нечета сознательности Шмыги – просто Яська всё прекрасно понимал. Ту ситуацию, в которой оказался, возможные варианты действий, в конце концов, последствия инцидента.

«Ладно бы просто поколотили – бог с ним. Можно зажмуриться и перетерпеть».

Но вот как быть, если начнут издеваться по-настоящему, – а ведь начнут! – в попытке не только запугать на будущее, но и вдобавок ко всему, сделать школьным посмешищем? Вот это как раз и есть самое страшное, перед чем меркнут даже синяки и ссадины.