Сквозняк из прошлого

«Ну, мы два часа на это потратили», довольно сварливо заметила Арманда, возможно, не понимая, что ей бояться нечего. Очарование было совершенно иного, чисто интеллектуального или художественного порядка, что так дивно передано в «Трех формах»: светский человек в темно-синем смокинге ужинает на освещенной веранде с тремя декольтированными красавицами, Алисой, Беатой и Виолеттой, впервые увидевшими друг друга. А. – прошлая любовь, Б. – его настоящая любовница, В. – будущая жена.

Теперь он пожалел, что не взял кофе, как Арманда и Джулия: шоколад оказался отвратительным. Вам приносят чашку горячего молока. Вам, кроме того, отдельно подают немного сахару и что-то вроде изящного конверта. Вы надрываете верхний край конверта. Высыпаете содержащуюся в нем бежевую пыль в безжалостно гомогенизированное молоко в вашей чашке. Вы делаете глоток – и поспешно добавляете сахар. Но никакой сахар не может улучшить нейтрального, удручающего, жульнического вкуса.

Арманда, следившая за различными стадиями его изумления и недоверия, улыбнулась и сказала:

«Теперь вы знаете, во что превратился “горячий шоколад” в Швейцарии. Моя мать, – продолжила она, повернувшись к Джулии (которая с разоблачительным sans-gene^[24] Прошедшего Времени, хотя на самом деле она была горда собой из-за своей сдержанности, потянулась ложечкой к чашке Хью и взяла пробу), – попросту расплакалась, когда ей впервые подали это вещество, потому что она с такой нежностью помнила шоколад своего шоколадного детства».

«Порядочная дрянь, – согласилась Джулия, облизывая бледные пухлые губы, – но все же предпочитаю это нашей американской подделке».

«Это потому, что ты самое непатриотичное создание в мире», сказала Арманда.

Очарование Прошедшего Времени заключалось в его скрытности. Зная Джулию, он был совершенно уверен в том, что она не станет рассказывать случайной подруге об их связи – с ним она только разок пригубила среди дюжин жадных глотков. Таким образом в этот драгоценный и хрупкий момент Джулия и он (alias^[25] Алиса и рассказчик) заключили пакт о прошлом, нематериальный союз против реальности, представленной многошумным углом улицы, с его проносящимися со свистом автомобилями, деревьями и незнакомцами. Место Б. в этом трио занимал Болтливый Витт, в то время как главной незнакомкой – что служило источником еще одного волнения – была его возлюбленная завтрашнего дня Арманда, и Арманда так же мало знала о будущем (известном автору, конечно, в мельчайших подробностях), как и о прошлом, вкус которого Хью сейчас вновь испытал, пробуя молоко с бурой пылью. Хью, сентиментальный простак, и почему-то не очень хорошая Персона (хорошие выше этого, он же был только довольно милым), сожалел, что сцена не сопровождалась музыкой, что никакой румынский уличный скрипач не тронул смычком его сердца ради двух сплетенных инициалов. Даже механическое исполнение «Очарования» (вальс) не лилось из динамиков кафе. И все же там имелось, о да, своего рода ритмическое сопровождение, образованное голосами прохожих, звоном посуды и горным ветром в маститой массе углового каштана.

Наконец они встали. Арманда напомнила ему о завтрашней экскурсии. Джулия пожала ему руку и попросила помолиться за нее в тот момент, когда она скажет этому очень пылкому, очень известному поэту je t’aime по-русски – слова, которые по-английски звучат как (гортанно произносит фразу) «yellow-blue tibia» (еллоу-блю тибия)^[26]. Они расстались. Девушки сели в маленький элегантный автомобиль Джулии. Хью Пёрсон направился в сторону своего отеля, но резко остановился, выругавшись, и вернулся за свертком.

14

Утро пятницы. Быстрый глоток кока-колы. Отрыжка. Поспешное бритье. Он надел свои обычные вещи, накинув для красоты свитер с высоким воротом. Последнее интервью с зеркалом. Он выдернул черный волосок из красной ноздри.

Первое разочарование этого дня ожидало его ровно в семь часов на месте свидания (почтовая площадь), где он обнаружил, что ее сопровождают три молодых атлета, Джек, Джейк и Жак, чьи медные лица ухмылялись вокруг нее на одной из последних фотографий просмотренного им четвертого альбома. Заметив, как угрюмо задвигался его кадык, она весело предположила, что, возможно, он передумает присоединяться к ним, «потому что мы хотим дойти до единственной канатки, которая работает летом, а это довольно нелегкий подъем, если вы к такому не привыкли». Белозубый Жак, приобняв дерзкую девицу, доверительно заметил, что мосье следует надеть ботинки покрепче, однако Хью возразил, что в Штатах отправляются в горы в любой старой паре обуви, даже в мокасинах.

«Мы надеялись, – сказала Арманда, – что сможем убедить вас обучиться горным лыжам: мы держим все снаряжение там, наверху, у парня, который заведует станцией; он непременно подберет что-нибудь для вас. Возьмете пять уроков и начнете выписывать скоростные повороты. Что скажете, Перси? А еще, я думаю, вам понадобится теплая куртка – здесь, на шестистах метрах, может быть, и лето, но там, на трех тысячах, вы окажетесь в Арктике».

«Малышка права», с притворным восхищением сказал Жак, похлопывая ее по плечу.

«Неспешная прогулка минут на сорок, – сказал один из близнецов. – Отличная разминка перед лыжной трассой».

Вскоре выяснилось, что Хью не сможет угнаться за ними и достичь отметки в тысячу двести метров, чтобы сесть в кабину канатной дороги, находящейся севернее Витта. Обещанная «прогулка» оказалась кошмарным испытанием, хуже всего того, что бывало с ним на школьных пикниках в Вермонте или Нью-Гемпшире. Путь, изрезанный старыми колеями, камнями и корнями, состоял из очень крутых подъемов и очень скользких спусков, за которыми шли новые головокружительные подъемы по склону следующей горы. Он очень старался не отстать, взмокший, несчастный Хью, от узла светло-русых волос Арманды, в то время как она легко поспевала за быстрым Жаком. Близнецы-англичане составляли арьергард. Быть может, если бы они взяли менее спортивный темп, Хью совершил бы это простое восхождение, но его бессердечные и беспечные спутники безжалостно продвигались вперед, практически взмывая на кручи и с задором проскальзывая вниз по спускам, которые Хью одолевал с распростертыми руками, в позе просителя. Он отказался от предложенной ему палки, но в конце концов, после двадцати минут пытки, взмолился о короткой передышке. Он еще больше пал духом оттого, что не Арманда, а Джек и Джейк остались с ним, пока он сидел на камне, опустив голову и тяжело дыша, с жемчужиной пота, повисшей на кончике его острого носа. Близнецы были неразговорчивы и теперь только обменивались в молчании взглядами, пока стояли, подбоченясь, немного выше него на тропе. Он почувствовал, что их сострадание иссякает, и призвал братьев продолжить путь, пообещав скоро за ними последовать. Когда они ушли, он немного подождал, после чего заковылял обратно. На прогалине между двух лесистых участков он сделал еще один привал, на этот раз на скальном отроге, где перед лишенной глазков, но восторженной скамейкой открывался восхитительный вид. Сидя там и куря сигарету, он заметил очень высоко над собой фигурки своих спутников, голубую, серую, розовую, красную, махавших ему со скалы. Он помахал в ответ и продолжил свое мрачное отступление.

Но Хью Пёрсон отказался признать поражение. Крепко обутый, оснащенный альпенштоком, жующий резинку, он наутро снова присоединился к ним. Он уговорил их позволить ему идти в собственном темпе и нигде его не ждать, и наверняка добрался бы до канатной дороги, кабы не сбился с пути и не забрел в заросли ежевики в конце лесовозной дороги. Следующая попытка через день или два оказалась более успешной. Он почти дошел до верхней границы леса, но там погода изменилась, Хью окутал сырой туман, и он два часа провел в вонючем хлеву, дрожа в одиночестве и дожидаясь, когда из-за клубящейся мглы снова выглянет солнце.

В другой раз он вызвался нести пару новых лыж, только что купленных Армандой, – жутковатого вида рептильно-зеленые штуковины из металла и стекловолокна. Их сложные крепления казались близкими родственниками ортопедических приспособлений, с помощью которых передвигаются калеки. Ему позволили закинуть себе на плечо эти драгоценные лыжи, которые сначала казались сверхъестественно легкими, но вскоре отяжелели, как малахитовые глыбы, под которыми он, шатаясь, брел за Армандой, будто клоун, помогающий менять реквизит на цирковой арене. Это бремя с него сняли, как только он присел отдохнуть. Взамен ему предложили бумажный пакет (четыре небольших апельсина), но он оттолкнул его, не глядя.

Наш Пёрсон был упрям и чудовищно влюблен. Что-то сказочное, казалось, пропитывало своей варварской притворной любезностью все попытки взобраться на зубцы ее Дракона. На следующей неделе ему это удалось, после чего он был сочтен меньшей обузой.

15

Сидя на солнечной террасе «Cafe du Glacier»^[27], пониже «Горного приюта Дракониты», потягивая ром и не без самодовольства созерцая лыжные склоны (что за волшебный вид после всей этой жижи и свалявшихся трав!), он пребывал в приятном возбуждении, вызванном смесью крепкого спиртного с альпийским воздухом. Глядя на глазурь верхних трасс, синие следы подъемов «елочкой» внизу, многоцветные фигурки, очерченные кистью случая на сияющей белизне, словно рукой фламандского мастера, Хью сказал себе, что из этого могла бы выйти восхитительная книжная жакетка для «Кристи и других девчонок» – автобиографии великого лыжника (полностью переписанной и дополненной множеством редакторских рук), типоскрипт которой он недавно правил, подвергая сомнению, как он теперь вспомнил, написание таких терминов, как «годили» и «ведельн»^[28] (снять курс.?). Было забавно смотреть поверх третьей рюмки на цветных человечков, скользящих мимо, теряющих то лыжу, то палку, или победоносно кружащих в облачке серебристой пудры. Хью Пёрсон, перешедший теперь на кирш, задавался вопросом, сможет ли он заставить себя последовать ее совету («такой славный, большой, вальяжно-спортивного вида янки – и не умеет кататься на лыжах!») и превратиться в того или в этого молодчика, который, элегантно полуприсев, несется прямиком вниз, или же он навеки обречен снова и снова повторять паузу грузного новичка, растянувшегося на спине в безнадежном, добродушном покое.

Ему никогда не удавалось различить своими ослепленными и слезящимися глазами силуэт Арманды среди других лыжников. Однажды, впрочем, он был уверен, что поймал ее, парящую и мелькающую, в красной куртке, с непокрытой головой, необыкновенно грациозную, там, там, а теперь там, прыжком одолевающую бугор, головокружительно скользящую вниз все ближе и ближе, входящую в поворот – и внезапно становящуюся незнакомкой в защитных очках.

Чуть погодя она появилась с другой стороны террасы, в блестящем зеленом нейлоне, с лыжами в руках, но все еще в своих чудовищных ботинках. Он провел довольно времени в швейцарских магазинах за изучением лыжной экипировки, чтобы узнать, что обувную кожу заменил пластик, а шнурки – жесткие зажимы.