Сладкая жизнь эпохи застоя

Трещина, разделявшая их с Наташей, делалась день ото дня все шире. И восемь лет брака (счастливого брака!) относило куда-то дальше и дальше прочь. Наташа была еще рядом, и даже роман ее с Аристарховым, кажется, кончился, но она все равно жила своей обособленной жизнью, словно на ключ заперлась, и только терпела еще покамест, что он тут, рядом, как пес, скребется под дверью. Детей нет, думал Лукин иногда, брак пустоцвет. Детей он и до сих пор не хотел, но готов был стерпеть хоть десяток, если бы это могло вернуть то блаженное, теплое, как одеяло, ощущение устойчивости.

Уже в ноябре, месяца через два после знакомства с Ветой, Лукин как-то вернулся домой и увидел записку: «Уехала в командировку. Вернусь в пятницу». Хуже всего, подумал он, что это и в самом деле командировка.

Аристархов тут ни при чем. С Аристарховым кончено. И нового никого нет, но это неважно, а важно, что эта, скажем, командировка — никакой не снег на голову. Наташа знала о ней, может быть, и неделю назад, но молчала, так как любая новость — повод для разговора, а разговоров она давно не хотела. Ни-ка-ких. Лукин понял, что жалость к себе вот-вот захлестнет его и затопит. (За что меня так? Почему?) Он кинулся к телефону и набрал Ветин номер. «Мне нужно приехать. Спровадьте всех, кто сидит у вас». — «Это трудно». — «А вы попробуйте. Буду минут через сорок».

Открыв дверь, Вета с шутливой досадой развела руками и скорчила рожицу. «Не спровадили?» — строго спросил Лукин и, сняв плащ, привычно шагнул в сторону комнаты с мягким диваном и мягкими («ни у кого нет таких удобных!») креслами, но тут же столкнулся с высоким мужчиной в тапочках на босу ногу (бросились почему-то в глаза крупные красные пятки) и вытянутых на коленях тренировочных брюках. «Знакомьтесь, мой муж», — веселым голосом сказала Вета. «Черт! — внутренне произнес Лукин и понял, что к этому ничего не добавить. — Черт! Черт его побери!» «Леша матч смотрит. Наши играют с чехами. Идемте в кухню», — жизнерадостно сообщила Вета, и, едва веря своему счастью, он чуть не вприпрыжку пошел за ней, а красные пятки скрылись, плотно закрыв за собой широкую застекленную дверь.

В кухне, найдя на столе следы роскошного ужина, Лукин моментально принялся за еду и тут же кивнул головой на бутылку: «Можете наливать». «В самом деле? — Давясь от смеха, Вета налила ему полную рюмку. — Пейте, пожалуйста, на здоровье. Что там у вас стряслось?» — «У меня все нормально. С чего вы взяли?» — «На лбу прочитала. Да и стиль поведения подтверждает». Он усмехнулся, залпом выпил, налил еще, выпил, снова налил. «А вы, хозяйка, мне сегодня нравитесь». — «И раньше нравилась, только вы этого не замечали». Он отрицательно покачал головой: «Ничуть. А сегодня и впрямь пронимает. Соседство супруга, наверное, действует. Обычно вы производите впечатление одинокой. А одинокие женщины раздражают. Того и гляди, в глотку вцепятся. Чаще всего без всякой цели, просто так». По-прежнему улыбаясь, она плавно переходила от стола к окну, оттуда к плите. «И когда муж отчалит?» — спросил он и, чуть подумав, налил уже не в рюмку, а в стакан. «Не скоро», — сказала она. «Ну что же, отлично, мороки меньше. Эту бутылку стоит допить. Вы мне компанию не составите?» — «Один вы быстрее справитесь. А уже поздно. Вам пора идти». Она повернулась к нему спиной и принялась мыть посуду, а он упрямо допивал, хотя, в общем, и не хотелось. «Невежливо, разумеется, — с некоторым усилием шевелил он языком. — Пришел, вылакал в одиночку. Ну ничего, у твоего Рогожина есть еще, думаю, бутылек, внакладе он не останется». «Бутылек есть — Рогожина нет», — отозвалась Вета от раковины. «Как нет — уже ушел?» — растянул рот до ушей Лукин. «Фамилия моего мужа Шалин», — ответила Вета. «Шалин? — расхохотался Лукин. — Шалин? Да, шаль — не рогожа. Шалин!.. Ха-ха». Она не отреагировала; методично, спокойно мыла посуду. «А я ведь веду себя неприлично», — глядя ей в спину, сказал Лукин. Вета, не оборачиваясь, кивнула. «Беру все обратно», — Лукин быстро встал, вышел в переднюю и, натянув плащ, взялся за ручку двери. Нажал, но замок не хотел поддаваться. «Налево и от себя», — сказал голос Веты. Лукин нажал еще раз и вышел на лестницу.

Все следующие дни он провел за работой. Давно уже ему не было так хорошо. «В чем дело-то? — думал он. — В том, что Наташи нет в городе и, значит, никаких новых тревожных симптомов, новостей, знаков? Вета при муже, значит, и тут никаких раздумий и искушений». Счастье длилось до четверга, но в четверг он проснулся уже в тревоге. Надраил до блеска квартиру. Вечером, по дороге из института, купил на рынке цветы. Поезд приходил утром, но Наташа прямо с вокзала отправилась на работу. Находит любой предлог, чтобы только подольше не возвращаться, подумал Лукин, но, странно, эта мысль даже не оцарапала. Угадывая причины ее поступков, он теперь был почти спокоен. Грызло, мешало жить только необъяснимое. Сейчас все было понятно, и, когда ключ заскрежетал в замке, он даже не вышел навстречу, предоставляя ей всю полноту инициативы. Маневр оказался правильным. Не прошло и пяти минут, как Наташа открыла дверь: «Привет! Ты, я вижу, стал замечательной домохозяйкой. По-моему, даже пол мыл». «Удачно съездила?» — спросил он, не вставая, но развернувшись всем корпусом и рассматривая ее блестящее от дождя лицо, новую (кажется) губную помаду, новый (наверняка) белый свитер. «Да, — сказала она. — Удачно. Как ты?» Она села неподалеку. Стоило только протянуть руку — но он понимал, что этого делать не следует. Ползать перед ней на коленях тоже было нельзя. «Все в порядке, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. — Закончил главу о реформах. Отжал все лишнее, и получилось даже неплохо». Говоря это, он уже понимал, что пытается незаметно похвастаться, укорить ее (зря ты не замечаешь моих достоинств), доказать что-то и, в общем, снова выйти на тропу войны, в которой, как уже было понятно, его поражение неминуемо. Опять наступаю на те же грабли, подумал он удрученно, но Наташа вроде бы ничего не заметила. «Десятый „Новый мир“ пришел?» — спросила она, поднимаясь. «Да, и я уже прочитал», — радостно протянул он журнал.

Затишье и что-то мягкое, похожее на слабый луч вдруг выглянувшего вечернего солнца, длилось и длилось. Присмиревший и затаившийся Лукин старался как можно реже выходить из дому: не спугнуть как-нибудь, не проворонить то, что опять вошло в его жизнь: утреннюю Наташу в пестром халатике, ее возвращение с работы, улыбчивое «спасибо», когда он брал у нее пакеты и сумки, шел в кухню и выгружал принесенное, говоря: «Здесь же на целую роту! Зачем ты волокла эту тяжесть?», а она отвечала: «Что делать? ты ведь тощая прорва, мигом сметешь все без остатка». Ужинали они на кухне под плетеным соломенным абажуром, и говорил только Лукин, но она слушала — и это уже было праздником, ведь перед тем почти год немыслимо было сказать хоть что-то, кроме «опять идет дождь» или «дай мне, пожалуйста, соль». Теперь же Лукин опять взахлеб говорил о своей работе, о том, что Сазонов бездарь, в спецхране новые строгости, машинистка лепит ошибки, и глаза устают править текст. «Если хочешь, я помогу. Что тебе нужно — перепечатать кусок? сделать сверку?» «Наталья! — Он через стол протянул руку, коснулся ее щеки и не почувствовал, как она напряглась. — Наташка, все это кончилось? Все хорошо? Все как было?» «Я сейчас справлюсь с посудой, — сказала она, вставая, — и ты мне скажешь, что нужно делать». «Да-да, — заспешил он, — да-да, я пойду приготовлю». В дверях он обернулся. Она стояла над раковиной. Синие лямки фартука образовывали букву «ха», руки делали плавные круговые движения, создавая нелепое сходство с моющей у себя в кухне посуду Ветой.

Во второй раз перебирая бумаги (испорченный машинисткой кусок почему-то бесследно пропал), Лукин вспомнил, как Вета, покачивая ногой, говорила: «Зимой я просто медведь. У меня спячка, и я сижу в берлоге. В первый раз выбираюсь на волю в апреле. И сразу же лечу в Крым — смотреть на цветущий миндаль». «А как же работа?» — спросил кто-то новенький, плохо знавший еще ее стиль и повадки. «Отгулы, — посмотрев на него с удивлением, спокойно сказала Вета. — Я, как и многие, регулярно бываю на овощной базе». Лукин ухмыльнулся, вспомнив, с каким лицом она это проговорила. Потом снова поморщился: что за чушь лезет в голову!

На другой день, когда Наташа позвонила и сказала, что придет поздно: надо съездить к маме, — Лукин вдруг почувствовал удовольствие, причина которого сколько-то времени оставалась неясной, а когда прояснилась, немедленно перешла в раздражение. «Этого только еще не хватало», — пробормотал он, но все-таки, покрутившись по комнате, не выдержал и пошел к телефону. Ирония в сочетании с самоиронией — да, ничего другого не оставалось, и, как только Вета откликнулась, он сразу же попытался включить их на полную мощность. «Здравствуйте, несравненная. Что у вас слышно? Чем занят обогатитель?» — «Здравствуйте, милый Костя! Я зимую. Обогатитель у телевизора». В голосе слышалась искренняя грустинка и нежность, у Лукина даже екнуло где-то в районе печенки, но тут же и вспомнилось, как однажды они, подложив под спину подушки, сидели вдвоем у нее на ковре, — гости только что разошлись, отзвук смеха еще висел в воздухе и тем сильнее подчеркивал тишину и спокойствие этой принадлежавшей только двоим минуты, как вдруг «дззз…» — зазвонил телефон, и она сразу же взяла трубку, заговорила вот с этими (или очень похожими) нотками, а звонил-то всего лишь старик Шафранов, выживший из ума маразматик, умевший картинно рассказывать, но повторявший одну и ту же историю иногда по три раза в вечер. Ласковость, ровно разлитая по поверхности моря, съязвил себе в утешение, но ничуть не утешился Лукин. «Хотите приехать?» — голос Веты притягивал, словно какой-то бархатный магнит. «Нет, — злобно отрезал он. — Не люблю телевизора за дверью. Приеду, когда исчезнет геолог». «Он инженер, — ответила Вета, — и ждать придется еще целый месяц». Они повесили трубки одновременно, и непонятно, с чего лукинское настроение вдруг взмыло вверх. Как на качелях. Он потянулся было опять к телефону но передумал: пружинисто, быстро прошел к столу, на котором внушительно и аккуратно были разложены стопки машинописи «Все-таки Эля прекрасно печатает», — подумал он, скользя взглядом по строчкам, потом вдруг нахмурился: этот абзац не пойдет. В третьей главе та же мысль развивается очень подробно и по-другому. Лукин сел к столу. Гм, здесь нужно построить мостик. Но вот какой, собственно, и из чего? Взявшись вносить исправления в беловой текст, он вскоре запутался. Мысль петляла, хуже того буксовала на месте. «Все это ахинея», — вдруг раздраженно прошипел он и, отшвырнув ручку, вышел из комнаты. Пора было хоть как-то поесть. Открыв холодильник, Лукин тупо уставился на его содержимое. Мясо в каком-то желе. А это? Гадость какая-то. Кажется, свекла. Захлопнув дверцу, он покосился на телефон и, дернув брезгливо ртом, позвонил Асе Куракиной, жившей рядом, в соседнем доме. «Анастасия? — произнес он и сам удивился, как надсадно-простуженно звучал голос. — Я сегодня брошеный муж. Ты меня не накормишь?» «Приходи, — сказала она, немного подумав, — будет хотя бы предлог не работать». — «В девять вечера можно и без предлогов». — «Трудно. Я только что села». — «Ну, значит, не судьба», — беззаботно крикнул Лукин и, повесив трубку, уже бежал к двери: тепло, еда, заботливый женский взгляд…

«Слушай, — сказал он, жадно набрасываясь на селедку под шубой („Аська, откуда у тебя всегда столько вкусностей?“), — ты вот что мне расскажи: как получилось, что Вета вышла за этого обормота? Ведь на него смотреть тошно. Ты видела его пятки?» — «Прекрасная тема для разговора за ужином!» Ася словно примеривалась, куда спрыгнуть: в махровое раздражение или во все понимающий компанейский смех. «И ведь довольна!» Лукин удобно сидел в «своем» углу кухни. Как часто он сиживал здесь в те месяцы, когда у Наташи шел бурный роман с Аристарховым. «А может, романа и не было?» — подумал он, беря из рук Аси тарелку с чем-то горячим и исключительно аппетитным на вид. Курица? Осторожно положив кусок в рот, он тут же застонал от наслаждения: «Богиня, что это?» — «Телятина». — «Невероятно! С чем она?» — «Не скажу». Ася хотела ответить шутливо, но получилось грубо и зло. Повисла пауза. Лукин попытался что-то сказать и вдруг решительно отложил вилку: «Я подонок? Честно скажи: я подонок?» О господи, только сцен не хватало. Ася тряхнула головой: «Таких, как ты, восемнадцать на дюжину. Ешь на здоровье — все в полном порядке». Но он смотрел также отчаянно. Губы подергивались, и даже подбородок задрожал. Ну не сердечный же это приступ, пронеслось в голове у Аси, нет, скорее всего, так, пустое. «Костя, — заговорила она убежденно. — Я в самом деле считаю, что у тебя все в порядке. Тридцать четыре года, а на подходе уже вторая монография. Лет через десять С. Н. перейдет в консультанты, а ты будешь заведовать сектором. Я на днях говорила с Михайловым, и он тоже считает, что лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. Тактичен, способен на стратегически правильное решение — не то что Охлопьев, который до сорока все еще ходит в многообещающих… Вот так-то. Доедай, пока не остыло, а кофе будем пить в комнате».

В комнату, к низенькому столу у дивана, она прихватила поднос с «Вана Таллином», кофейником, чашками и большой плиткой шоколада. «Пористый», — посмотрев на этикетку, с удовольствием констатировал Лукин. «У меня блат в кондитерской, — кивнула Ася. — А возвращаясь к вопросу, почему Вета вышла за Шалина, могу рассказать тебе, что она года три жила с „молодым писателем“, как говорили, редкостно талантливым. Сахар не класть? Писатель пил и бил ее. А еще приводил женщин (хорошо хоть не мужчин) и не всегда успевал их спровадить к ее возвращению, но Вета терпела, так как считала это нормальным поведением гения. Я была так же умна и не только вполне разделяла ее убеждения, но и чудовищно ей завидовала и даже лелеяла планы соблазнить нового Достоевского и стать его Анной Григорьевной. Тогда-то и выучилась готовить — иначе как конкурировать с Веткиной бастурмой?» — «И что же дальше?» Ася рассмеялась: «Ты похож на дошкольника, с интересом слушающего сказку». — «Мне действительно интересно. Что было дальше?» — «Дальше он наконец подправил какую-то свою повесть так, что ее напечатали в „Юности“, а Вета ушла от него, и после всех этих тонких деликатесов ей захотелось простого ржаного хлеба, пусть даже с красными пятками. Кофе еще налить?» «Налей, — он рассмеялся. — Да, банальная получилась история. А не банально только одно: ее завод, работа с восьми утра и при этом вид дамочки, никогда не ударившей палец о палец». «Не только, — весело возразила Ася. — Не банально, что она в самом деле всем рада: престижным и непрестижным, занудам и острословам. И рада не как-нибудь, а всерьез». «Ого! — Лукин словно впервые увидел Асю. — А что не банально во мне?» — вдруг настойчиво спросил он и сразу же пожалел о вопросе, увидев, как она заморгала и принялась без нужды двигать чашки. «Ну?» — повторил он, поняв, что не отстанет, вынет ответ, каким бы он ни был. «Как это, что не банально в тебе? — переспросила она, чтобы выиграть время. — Тут все ясно: ты — настоящий ученый». В красном свитере, клетчатой юбке, с длинной, на очки лезущей челкой, она была точь-в-точь студентка, которая сыпется на экзамене, но все еще пытается как-то умилостивить профессора, и, выйдя от нее, Лукин почувствовал всю нелепость этого разговора, а дома, поймав свое отражение в зеркале, долго, внимательно и беспощадно рассматривал. Да, на провалившегося студента он похож не был, но до боли и стона походил на успешного кандидата наук, удачно и ловко сделавшего из диссертации — не придерешься — гладкую монографию, а теперь плодотворно работающего над второй. «Банален до одури, — сказал он, — даже и красных пяток нет. — И вдруг треснул изо всех сил по зеркалу: — Все! Хватит! Ничего! Не хочу! Больше! Видеть!»

Что было потом? Ничего. В тот вечер он выпил снотворного и уснул раньше, чем возвратилась Наташа. Потом в институте была Годовая сессия, с которой Лукин в последний момент снял доклад. Гордился, словно совершил поступок, и совершенно напрасно: никто не заметил, даже Ася. Отчаянно кокетничая с приехавшим из Томска медиевистом Корецким, она смотрела на всех словно маслом подернутыми хмельными глазами. Может быть, что-то и получится, снисходительно думал Лукин: ей муж, ему московская прописка. Он искренне хотел, чтобы хоть у кого-то было — как это говорится? — по-человечески. Вот-вот, чтобы хоть у кого-нибудь — по-человечески. Я становлюсь альтруистом, сказал он себе однажды, скоро я буду помогать старушкам переходить через улицу. Какой-то новый взгляд как бы со стороны поддерживал и помогал почти целый месяц. Потом опять стало невмоготу, и, перебрав в уме все варианты, он разыскал успевший уже затеряться номер и, странным образом ни минуты не сомневаясь в успехе, позвонил Вете: «Ну как? Вы опять холостячка?» «Да! — выдохнула она. — Уже целые сутки».