Сладкий грех

Плечи Эвана словно окаменели, подчеркивая отказ. Боль все сильнее захватывала душу Лотты. Ее покидали любовники, Грегори распространял унизительные известия о разводе, и как привидение над всем эти витала тень отца, который первым покинул ее таким же ясным утром, как то, что она встречает в этой маленькой мансарде под самой крышей гостиницы.

Малышка Лотта Пализер! Никому-то она не нужна. Ей придется уйти.

Правда, на этот раз она сдаваться не собиралась. Это будет ее последняя ставка, потому что любовь к Эвану заставляет ее бороться.

Лотта осторожно протянула руку, коснувшись плеча Эвана. Прикосновение далось ей с очень большим трудом. Его мускулы напряглись и окаменели под ее рукой. Он не пошевелился.

— Расскажите мне о своем сыне, — попросила она.

Лотта едва узнавала собственный голос, который, дрогнув, набрал силу. — Расскажите мне об Арланде.

В какой-то момент Эвану показалось, что он готов взорваться от злости и возмущения. Какого черта эта женщина не оставит его в покое? Какую грубость совершить, чтобы наконец избавиться от нее? Ярость захлестнула его горькой болью, настолько невыносимой, что дух захватило. Ни от кого в своей жизни он не принял бы жалости. Да никому бы и в голову не пришло его жалеть. Он казался живым воплощением силы. Ему не нужны заступники и утешители. Он способен справиться сам.

Он прошагал к окну и окинул взглядом простирающиеся над городскими крышами силуэты белых башен Уайтмура. Синее небо придавало очарование даже этому богом проклятому месту. Отсюда Эвану каждый день приходилось смотреть на тюрьму, в которую власти бросили его сына. А сейчас его сын остался один, без защиты и помощи, его травили, как зверя. Узкая комната, ставшая тюрьмой, не оставляет шанса помочь ему. Арланд повторит судьбу отца.

— Расскажите мне о вашем сыне…

Эван закрыл глаза. Он уже почти высказал ей свою горечь и сомнения, которые так долго прятал в глубине души.

«Я не подхожу для него и никогда не смогу.

Это моя вина в том, что он в тюрьме, в постоянной ужасной опасности. Я не смог защитить его. Я потерял его».

Он сбросил руку Лотты со своего плеча. Внутри постоянно поворачивалось колесо саднящей боли, оборот за оборотом усиливающее его горе.

— Я не хочу говорить о нем, — сказал Эван. Его охрипший голос звучал как чужой.

Лотта упрямо подняла подбородок.

— Понимаю, как вы расстроены…

Расстроен?

— Разве вы можете это понять! — повернувшись к ней, бросил Эван. Он был ослеплен яростью и отчаянием, нетерпеливым желанием остаться наедине со своим горем. — Уходите.

— Нет, Эван, я нужна вам.

— Я не желаю вас здесь видеть, — заявил он, не зная, как заставить Лотту уйти.

Она стояла с дьявольским упорством, не собираясь отступать. По всей видимости, это уже входило у нее в обычай. Ясно, она ни за что не сдвинется с места.

— Уходите, или я вытолкаю вас отсюда, — пообещал Эван, отступая в сторону и поднимая руки.

— Ну, так чего же вы ждете? — спросила Лотта, подойдя вплотную к нему.

Его руки медленно легли на ее плечи, словно нехотя, будто он сам опасался того, что может произойти.

— Лотта…

Возможно, это ее последний шанс. Она, не дрогнув, ожидала его решения.

— Я помню ваше лицо там, в Лондоне, когда Нортеск заговорил с вами об Арланде, — тихо произнесла Лотта. — Я знаю, что вы заботились о нем, как отец может заботиться о своем ребенке.

— Я не в состоянии позаботиться о нем.

— Мы не всегда можем поступать в соответствии с нашими желаниями, — произнесла она, как будто прочла его мысли.

— Я предпочел дать ему возможность родиться, — выдохнул Эван. — А после этого не смог его защищать, — продолжал он, чувствуя, как злость понемногу оставляет его. — Я слишком похож на собственного отца, — закончил он совершенно спокойным голосом.

— Вы ни в чем не повторяете Фарна! — со злостью воскликнула Лотта. — Он забрал вас у матери лишь для того, чтобы продемонстрировать свою власть. Его не заботило, правильно ли он поступает! Вы — совсем другое дело… — Она сделала какой-то беспомощный жест в попытке найти нужные слова. — Ну, вас бы уже здесь не было, если бы не ваши принципы…

Что-то перевернулось в душе Эвана, будто слегка расслабился тугой узел эмоций, не дававший ему свободно дышать.

— Вы относитесь ко мне со слишком большим доверием, — проговорил он. — Сначала узнайте, как это было, а уж потом говорите.

Лотта ничего не ответила, лишь отошла и села на краешек койки, подогнув под себя ноги, как ребенок, приготовившийся слушать сказку на ночь.

— Мне было девятнадцать, когда я узнал, что должен родиться Арланд, — начал Эван. — Двадцать, когда он родился. Его матери было немногим больше. Она из семьи аристократов, попавших под нож Французской революции. Большинство из них обезглавили. Луиза выживала, продавая свою душу и тело.

— Бедная девочка, — произнесла Лотта, отсвет понимания промелькнул в ее глазах. — Вы любили ее?

Эван пожал плечами.

— Наверное, нет. Я испытывал желание. Мне льстило, что она предпочла меня всем своим кавалерам. Но я сам был молод и беззаботен и больше всего любил самого себя, — со вздохом сказал он. — Тем не менее, когда я узнал, что она носит моего ребенка, поклялся, что буду заботиться о них обоих, — продолжал Эван со слабой улыбкой. — По правде говоря, я совершенно не был уверен, что это мой ребенок, пока не увидел его.

— Такое сильное сходство? — спросила Лотта.

— Несомненное, — подтвердил Эван. — В тот момент, когда я взглянул на него…

Он нахмурился. Невозможно в словах передать то замешательство, восторженное недоумение, которое охватило его, совсем еще юношу, когда он смотрел на дитя, которому дали жизнь они с Луизой. Это чувство ужаснуло его, и в конце концов страх победил.

— Я полюбил его, — с трудом выговорил Эван. — Но я был слишком незрелым, чтобы нести ответственность. Я повел себя как трус. У Луизы в живых остались лишь тетя и дядя где-то на юге Франции. Когда она сказала, что собирается перебраться к ним, я не стал отговаривать. К моему несомненному позору, — добавил он, тяжело вздохнув. — Мне даже не пришло в голову поехать с ними, попытаться начать новую жизнь, воспитывать сына. Я позволил ей уехать и увезти Арланда.

— Но ведь с тех пор прошло уже почти двадцать лет, — начала Лотта. Но Эван не принял ее попытки оправдать его поступок.

— Я был достаточно взрослым, чтобы зачать ребенка, но недостаточно храбрым, чтобы стать ему отцом, — едко заметил Эван. — Да, я был молод и беден, зависим от милости императора. Мне нечего было предложить им, кроме себя. Хотя этого могло оказаться достаточно.

В маленькой жаркой комнате повисла тишина. Снизу доносились крики работников, выкатывающих в пивную очередной бочонок с пивом.