Сладкий привкус яда

– Вы сами виноваты, – сказал я. – Не надо было афишировать, что вы отсюда родом. Приехали бы как рядовой меценат. Разве мало Орловых на свете?

– Меценат! – передразнил меня Орлов. – Да в моей картинной галерее двести полотен изображают пейзажи Арапова Поля, половина из которых написана отцом еще до революции. И все они легко узнаваемы! А портреты моей матери, моего отца, тетки, ее мужа – Филькиного деда? Под картинами комментарии! Дурачок догадается!

– Вы меня извините, Святослав Николаевич, но в вашу картинную галерею никто не ходит.

– Почему не ходит?

– Люди о деньгах думают, а не о картинах. Им еду не на что купить.

– Неужели только и делают, что о деньгах думают? – с сомнением произнес Орлов. – А про мост через реку, который вот-вот обрушится, они не хотят подумать? А про яму перед рынком, в которую и телеги, и машины уже год проваливаются? А свои замшелые и гнилые заборы подправить не могут, чтобы хаты на свинарники не смахивали? Чтобы дети не привыкали к навозу под ногами, к склизкому ганку и пьяному отцу как к норме, как к единственно возможному образу жизни! Чтобы у малолеток в сознании закрепилась планка чистоты и порядка, ниже которой опуститься – смертный грех! И, может быть, только дети этих детей начнут жить уже в ином культурном измерении. Но чтобы это произошло, мужики уже сегодня должны протрезветь, посмотреть вокруг себя и задать вопрос: «Как мы живем?!»

– Да хорошие у нас мужики, Святослав Николаевич! – заступился я за мужиков. – Только за яму, за мост и забор никто им не заплатит!

– А отремонтировать просто так, бесплатно, не могут? Свое же дерьмо я предлагаю разгребать! Свое, братец! Чтобы не по-скотски, а по-человечески жить!

Я пожал плечами и, наверное, неубедительно сказал:

– Они, Святослав Николаевич, уже не видят смысла в жизни – ни в человеческой, ни в скотской.

– А вот для того, чтобы увидели смысл, и нужны картинные галереи, и хорошие школы, и церкви, и культурные центры! – постукивая пальцем по столу, сказал князь. – Я не понимаю, как так получается: еду купить не на что, а с утра все мужики уже пьяные, у всех уже праздник! Сидят на завалинке, животы чешут, самосадом пыхтят! Да всякая неразумная живность, отойдя от спячки, первым делом идет на поиски добычи. Потом гнездо или нору строит. Потом потомство плодит. Животным плевать на наше правительство и на кризисы. Земля есть, вода есть, солнце есть – этого достаточно, братец, чтобы прокормиться, да еще время останется на то, чтобы вылепить из себя человека с чистой душой и светлыми помыслами… О еде они думают! Да сколько о ней ни думай, не появится она сама по себе, ее добывать надо – руками или головушкой, кто как умеет.

Волнуясь, он снова стал ходить по кабинету.

– Весь город я все равно накормить не смогу, – негромко произнес он. – И не для того я сюда приехал, чтобы бесплатную похлебку раздавать. Если люди в самом деле уже не способны на своей земле прокормиться, пусть ими армия спасения занимается. А я приехал строить школы, церкви, открывать музеи, учить культуре и духовности! Учить тому, чему меня здесь должны были научить, черт подери!

– О чем вы говорите? На площади идет драка за ваше наследство, – мрачным голосом сказал я.

Князь сник. Он почесал седой затылок, крякнул и сказал:

– А может, плюнуть на все, и пусть государство с моим наследством само разбирается?

Я поморщился и отрицательно покачал головой.

– Да уж, наше государство разберется! Лучше сразу в колодец.

– Колодец я доверху засыпать деньгами смогу, – задумчиво ответил Орлов. – Испорчу навсегда. Воду жаль.

– Жаль, – согласился я.

– Что ж делать?

– Что задумали, то и делать. Отстраиваться.

– А вдруг разворуют, как помру? Из школ магазины сделают. Из галереи – склад. Загадят, опаскудят…

– Пока вы… – произнес я, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. – Пока я…

– Ладно, ладно, братец, – махнул рукой Орлов и в чувствах прижал меня к своей костлявой узкой груди. – Спасибо за клятву в верности.

– Клятва делами проверяется, – сказал я. – Начать надо с чистки. Я прошу вас немедленно уволить Татьяну.

– Татьяну? – переспросил князь и, не поднимая глаз, подошел к столу, передвинул с места на место папку с бумагами, чернильный прибор. – Опять ты за свое! Чем же она тебе не нравится?

– Вы знаете, чем… Я не могу сказать… Она – гадюка, которую вы пригрели…

Князь хлопнул рукой по столу.

– Татьяна останется, – жестко сказал он.

– Но…

– Никаких «но»! Как сказал, так будет!

«Уже ничего не соображает», – подумал я.

Князь молчал. Но завершать разговор в ультимативном тоне ему не хотелось, потому как я его не заслужил. Лицо старика подобрело. Он хитро взглянул на меня из-под белесых бровей и задал совершенно неожиданный вопрос:

– Кажется мне, что ты, братец, свою выгоду здесь присматриваешь.

– В каком смысле? – не понял я.

– Не притворяйся, а отвечай прямо: надумал жениться на ней или нет?

– На ком?! На Таньке?! – опешил я. – Так разве…

– Ты, братец, не юли! – погрозил князь пальцем. – Нежто я не вижу, как ты за ней увиваешься? Девица симпатичная, фигуристая, все в ней есть – и ум, и расторопность. Созрела так, что уж на губах мед, а на груди кофточка не сходится – брать надо двумя руками, а ты все в носу ковыряешься.

«Ну, все! – подумал я. – Это умственная агония!»

– Так она вроде бы за Родиона… – осторожно начал я, но князь меня тотчас осадил:

– Кто сказал?

– Слухи, – пробормотал я.

– Ты, братец, часом не прибит на цвету? Уже, как Филька, слухами кормиться начал. Ты у меня сперва спроси, собираюсь я женить сына на Таньке или не собираюсь. Понял?

– Это я понял, но… странная она какая-то. Вы не находите?

– Что значит «странная»? Выражайся ясно!

Что я мог сказать князю? Что Танюха бредит про портмоне Родиона, которое якобы подкидывает кому попало? Что сначала вешается князю на шею, потом целуется со мной, а потом кусает мне губы? Что решает за меня про каких-то щенят, вынюхивает, в каком магазине я покупал репшнур, и закручивает мне мозги своими выводами про «ноутбук» Родиона?

Я молча пожал плечами. Князь удовлетворенно кивнул:

– Я, братец, воробей старый и все вижу. Она же любит тебя! Ты ж ее сушишь, как летний зной голодную степь!

Полюбовавшись на мое лицо, отображающее полный обвал эмоций, князь приказным тоном завершил:

– Чтоб женился, гулява! А на деньги я не поскуплюсь.

Я судорожно сглотнул, отвесил благодарный поклон и вышел из кабинета. Надо же, что придумал – Танька меня любит! Это уже выходило за границы здравого разума. Я понимаю, что князь на закате жизни затеял грандиозную перестройку. Он пытается повернуть время вспять, возродить на небольшом пятачке земли тот безнадежно ушедший в историю мир, в котором народ, его традиции, его правители, царь и бог жили в единой гармонии. Орлов настолько заигрался, что подчас перестал ориентироваться во времени, и мне хотелось вежливо напомнить ему, что грядет третье тысячелетие, я – не крепостной и власть князя надо мной не безгранична.

Когда я дошел до клумбы, то увидел, как по кипарисовой аллее в мою сторону идут Татьяна с Филей. Высокому кассиру, чтобы нормально разговаривать с девушкой, приходилось сутулиться и заглядывать ей в глаза, чтобы поймать ее внимание. Из-за этого его ноги складывались буквой Х и заплетались, на что князь сказал бы: «У него ноги хером»; кассиру приходилось двигаться то бочком с приставным шагом, то спиной вперед. Татьяна не желала замечать, какие неудобства причиняет собеседнику, и даже на чуть-чуть не поворачивала головы в его сторону, не замедляла шаг, продолжая жизнерадостно наступать ему на ноги. Увидев меня, Филя замолчал, выпрямил спину и развернул плечи. Огромные усилия понадобились ему, чтобы управиться со своим лицом и вылепить на нем радостное выражение. Пара двигалась на меня молча, в ногу.