Сладкий привкус яда

– Ва-а-а! – крикнул следователь то ли от отвращения, то ли от избытка чувств. Я услышал, как тихо вскрикнула Татьяна. Глаза Фили стремительно расширялись. Столешко, глядя исподлобья на то, что было эксгумировано, побледнел, и лицо его сморщилось.

Не сговариваясь, Панин и сержант выпустили из рук свою добычу, и на листья, нам с Татьяной под ноги, упало мокрое, черное, покрытое слизью и белыми личинками скрюченное бревно, завернутое в окровавленный пиджак.

Панин, отряхивая руки, сплюнул, толкнул бревно ногой, перешагнул через него и посмотрел на меня.

– Это и есть ваш труп?

Я был парализован и смог произнести лишь нечто расплывчатое:

– Во-первых, труп не мой, а во-вторых, я ожидал другого…

– Какой любопытный человец! – бормотал Филя. Глаза его неудержимо косили в сторону Столешко. Тот, наполовину радуясь, наполовину сходя с ума, вскочил на ноги и стал возбужденно ходить вокруг ямы.

– Это просто… не знает границ! Возмутительно! Это какой-то садистский обряд… Мой пиджак! Кто это сделал?

«Не сработало, – подумал я, чувствуя какую-то пустоту в душе и в мыслях. – Идиотизм какой-то! Зачем Филя закопал это чучело? А зачем нужна была кислота? Выходит, он нас всех разыграл? Но по его лицу этого не скажешь. Он просто сияет от счастья, что в яме оказалось бревно вместо трупа. Голову на отсечение – он тоже верил в то, что здесь закопан Родион».

– Вы что-нибудь хотите сказать? – спросил меня Панин.

«Это конец, – понял я. – Он предоставляет мне последнее слово».

– Он сделал это нарочно! – попыталась спасти положение Татьяна, показывая пальцем на Филю. – Чтобы скрыть настоящее место преступления!

– И что вы предлагаете? – спросил Панин, опускаясь рядом с бревном на корточки и проверяя содержимое карманов пиджака. Ничего, кроме глины, там не было. – Перекопать всю усадьбу в поисках несуществующего трупа?

Столешко пришел в себя и начал контрнаступление.

– Я должен получить компенсацию за моральные издержки! – сказал он, вытирая платком пот со лба.

– Получите, – двусмысленно пообещал Панин.

– Так оскорбить меня, представителя потомственного дворянина! Мой отец, когда узнает об этом…

– Палка, палка, огурец… – промурлыкал Филя, с усмешкой глядя на меня, и подмигнул.

Мухин продолжал ходить вокруг нас, но орбита его становилась все шире.

– Значит, вы не отрицаете, что были здесь минувшей ночью? – спросил меня Панин, протягивая пиджак Столешко.

– Не отрицаю, – произнес я, едва ли не физически ощущая, как сам себе копаю могилу.

– Но зачем вы это сделали? – с недоумением спросил следователь.

– Что «это»?

Панин выразительно посмотрел на бревно и вздохнул.

– Вы много преступлений раскрыли? – спросила его Татьяна.

– А что? – тотчас воскликнул следователь, почувствовав, что девушка пытается поставить под сомнение его профессионализм.

– Вы верите в то, что Ворохтин выстрелил в человека, который называет себя сыном Орлова, из окна своей комнаты, дважды промахнулся с десяти метров, затем спрятал пистолет в очень надежном месте – под подушкой, выскочил из дома, прихватив с собой лопату и банку с серной кислотой, выкопал в овраге яму, похоронил в ней бревно, одетое в пиджак Родиона, предварительно выпачкав его в крови…

Милая моя! Она пустила в ход свой последний аргумент – логику.

– Разберемся! – уклончиво ответил Панин. – На то есть психиатрическая экспертиза. Иногда мотивы поступков вообще не поддаются какому-либо объяснению. Задаешь преступнику вопрос: «Зачем ты это сделал?» А он: «Да хрен его знает. Сделал – и все! Бес попутал!»

И Панин перевел взгляд на меня. Он словно хотел сказать: мне очень жаль, но вы все-таки будете сидеть в следственном изоляторе.

Танюша исчерпала себя. Женское отчаяние брало верх над способностью спокойно давить доводами.

– Да вы посмотрите на его руку! – крикнула она. – У настоящего Родиона не хватало фаланги на мизинце! Значит, вырос палец?

– Должен заметить, что про отсутствующую фалангу я слышал только от вас, – ответил Панин. – Никто из работников усадьбы это не подтверждает.

– И Святослав Орлов?

– Святослав Орлов пока не может давать показания, потому что серьезно болен… Я вас, гражданка, очень хорошо понимаю, но ничем помочь не могу.

Он расстегнул свой двубортный пиджак и извлек из кармана никелированные, красивые, как игрушка, наручники.

– Послушайте, Прокина! – срывающимся голосом произнес Столешко, кутаясь в пальто, словно ему было зябко. – У вас до которого числа подписан договор со мной?

– Не с тобой, – сквозь зубы ответила Татьяна.

– Как бы то ни было, я прошу вас покинуть усадьбу и вернуться в свою контору. В ваших услугах здесь больше никто не нуждается. Будете упрямиться – позвоню вашему начальству и потребую компенсацию за моральные издержки.

– Я приношу вам свои извинения, – сказал Панин Столешко, полагая, что извинения стоят дешевле компенсации. – Мы больше не потревожим ни вас, ни вашего отца.

– Было бы хорошо, если бы вы помогли мне избавиться от этой… этой телохранительницы, – пробубнил Столешко, произнеся последнее слово с демонстративной неприязнью. Он стал рассматривать пиджак и при этом качал головой: – Испортила хорошую вещь…

– Хорошо, – пообещал Панин. – Я позвоню в «Эскорт».

Я искал глазами свою последнюю надежду, следователя Мухина, но его нигде не было видно, наверное, он сошел с орбиты и поехал на вокзал.

– Гражданин Ворохтин, – очень официально произнес Панин, отчего я как наяву почувствовал на своих запястьях холод никелированных браслетов. – Надеюсь, что вы больше не будете допускать необдуманных поступков…

– Не переживай, – шепнула Татьяна, глядя себе под ноги. – Я все сделаю. Два-три дня…

– Ты меня больше не увидишь, – хрипло ответил я. В горле пересохло. – Если сможешь, помоги князю…

Что это? Откуда? По дну оврага, из-за деревьев, гулко стуча копытами по сырой земле, изящно поднимая коричневые коленки, выбежал конь – при всей сбруе, с седлом и уздечкой, остановился, увидев скопление людей, повел ноздрями, изогнул шею, намереваясь взмыть по склону при малейшей опасности, но милиционеры, осадившие склон, следователь, Филя, Столешко – поголовно все оцепенели, застыли, пялясь на удивительно красивое и грациозное животное, невесть откуда здесь взявшееся. Казалось, конь потерял и пытался отыскать своего ездока – князя Орлова; я узнал этого породистого рысистого коня по белым «носочкам» и коротко подстриженной гриве.

– Вот так чудо, – произнес кто-то за моей спиной.

Панин нахмурился и взмахнул рукой.

– Чфу! – издал он какой-то странный звук. – Пшел отсюда! Ну! Брысь!

Кто-то свистнул. Рысак шевельнул ушами, посмотрел умными глазами на людей и, склонив голову к земле, понюхал листву, коснулся ее черными замшевыми губами.

– Чья лошадь? – спросил Панин у Столешко.

– Наша, чья же еще! – признал очевидное Столешко.

– Я понимаю, что это не Пегас и через ограду она не перелетела. Я спрашиваю, кто наездник? Как лошадь смогла сама забрести в овраг?