Сладкое помогает

А я, как идиот, нарезаю круги по школе, разыскивая ее в пустых классах, в больничном крыле, во всех мало-мальски знакомых закоулках замка и даже в хижине Хагрида… Бесполезно. Залегла на дно, скрывая от меня что-то, а я непременно должен знать.

Неделя, другая — скоро Рождество. Весело посвистывающий локомотив “Хогвартс-Экспресса” унесет Гермиону на все каникулы. А я останусь в одиночестве, так и не получив ответа ни на один из вопросов.

Мы столкнулись в холле первого этажа, который я патрулировал, являясь дежурным. Она увидела меня, бесшумно бредущего в свете факелов уже слишком поздно — убегать нет смысла. И все же это была бы не Грейнджер, если бы не попыталась. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, она уже готова была дать стрекача, но я в один прыжок настиг ее и довольно неловко схватил за предплечье.

Она вскрикнула, и от неожиданности я отпустил ее. Оцепенев, мы стояли и несколько секунд просто ошарашено смотрели друг на друга. Первой в себя пришла она и со словами: «Пропусти меня», — шагнула вперед.

— Э-э-э, ну уж нет! Постой! Будь добра, объясни мне, что все ЭТО значит?

— Что ЭТО? — ведет плечами и снова пытается уйти.

— Стой, — дергаю за пальцы со злостью, — ЭТО — это то, что ты сначала рассказываешь мне какую-то глупую маггловскую сказку про ювелира, говоришь, что есть способ снять дурацкое кольцо и потом пытаешься свалить. Грейнджер, уясни для себя одну вещь раз и навсегда: я стану твоим ночным кошмаром и стану преследовать тебя до тех пор, пока ты ни расскажешь мне “от” и “до”, как я могу избавиться от проклятой штуки.

Щеки Гермионы заливает краска, а губы бледнеют. Во взоре отчаяние и злость. И я понимаю, что она, возможно, предпочла бы умереть на месте, чем взять и открыть мне правду. Но ее грифиндорская отчаянная глупость берет верх, и на одном дыхании она частит:

— Чтобы ты мог снять кольцо мы должны оказаться в одной постели и…

— Что?! — я смущен, возмущен и шокирован одновременно. — Мы должны переспать? — заканчиваю я за нее, оборвавшую в смущении фразу.

Краснеет уже густо и, возможно, до пяток, а во мне это… совершенно не вызывает отвращения. Наоборот, я часто думал об этом раньше, но одно дело просто мечтать о теле Грейнджер одиноко лежа в собственном ложе, а другое, когда она говорит об этом вот так прямо в лоб.

— Поверь, — вздергивает она нос, — это обстоятельство не вдохновляет меня.

— Так почему же ты говоришь об этом так спокойно?

По ее лицу вдруг пробегает тень:

— Знаешь, Драко, ведь согласно легенде кольцо не ошибается. Никогда. И если уж оно указало на меня, значит… ты и сам понимаешь… ты говорил… тогда…. в библиотеке. Но ты можешь делать выбор самостоятельно, жениться по расчету…или выбрать любовь…и чтобы получить право выбора… сначала ты должен попробовать это…со мной… иначе никак… иначе ты останешься бездетным… Боже… как стыдно такое говорить. В общем, Малфой, меня не радует эта перспектива, быть связанной с тобой, но чтобы развязаться и чтобы ты мог жениться на ком-то… мы должны это сделать. Формально — это акт любви. И когда он свершится, ты приобретаешь свободу.

И я пресекаю поток несвязанных дрожащим голосом слов поцелуем. Гермиона ногтями впивается в мои плечи, пытаясь оторвать от себя, а я помню только первую часть ее фразы.

— Говорил и думаю так. Это чувство всегда жило во мне. С самой первой нашей встречи, ненавидя тебя словом, я с ума сходил от нежности, стоило лишь только увидеть тебя, услышать твой голос. Я не мог признаться тебе в симпатии и вообще показать дружелюбие, это бы убило моих родителей. И я нашел для себя единственно верный способ общаться с тобой — дразнить, хамить, ненавидеть вслух. Мне было достаточно любых ответных чувств. Можешь ненавидеть меня, только не игнорируй…

Тишина…

— Знаешь что самое обидное?

— Что? — все больше бледнея вопрошает она.

— Сломалось кольцо, не работает. Ведь ты никогда не будешь со мной. У тебя есть Уизли.

— Нет никакого Рона, — кричит она, — нет, и не было никогда.

И пока я прихожу в себя, дробный стук каблуков гулко разносится по холлу. Воспользовавшись моим замешательством, она исчезает.

Следующие дни Гермиона вновь пытается избегать меня, но и я разыскиваю совсем другого человека. Моя цель — Рональд Уизли. Уизли и какая-то новая гриффиндорская штучка, целующиеся на лестнице, рыжий и когтевранка в оранжерее. Я ловлю его, раскрасневшегося и запыхавшегося во дворе, налетая с кулаками, когда он совсем не ожидал.

Уизли крупнее меня и весит на пару десятков фунтов больше. Я понимаю, что в рукопашной схватке проиграю ему, но слепая ярость гонит вперед, а палочка забыта на прикроватном столике. Я вцепляюсь в рыжую гриву и наношу молниеносный удар слева в челюсть так, что из разбитой губы рыжего на снег падает несколько капель крови. Он в замешательстве и не понимает, почему вдруг я обезумел.

Но его крестьянская сущность тут же наливает кровью глаза, и вот его немаленький кулак оказывается у моего носа. Я уклоняюсь и тут же получаю удар в бровь. Сильная, как копыто кентавра, рука Уизли отбрасывает меня в снег.

Вокруг собираются зеваки с разных факультетов. Кто-то начинает скандировать: «Дра-ка! Дра-ка! Дра-ка!». Я продолжаю лежать в снегу, как мешок с дерьмом, и сверху на меня запрыгивает рыжий:

— Какого гриндилоу тебе от меня надо, хорек? — он заносит кулак над моим лицом, чтобы ударить вновь, и тут я неожиданно для самого себя и для всех, блин, собравшихся здесь, и даже для подоспевшего Поттера громко и отчетливо в застывший воздух декабря выдыхаю:

— Потому что никто не смеет заставлять Грейнджер плакать.

Следующий удар вырубает меня надолго.

========== Часть 4 ==========

***

Сознание возвращается в больничном крыле. Воняет заживляющим зельем — все, что касается лечения, пахнет плохо. И вдруг до моего обоняния доносится сладковатая нотка шоколада.

Гермиона стоит у изножья кровати, ее палочка направлена на чашку с какао, которому она не дает остыть.

Я тихо зову ее по имени, и она… делает неуверенный шаг ко мне.

— Когда я болею… когда мне плохо… вот, возьми… сладкое помогает.

***

Она стоит так близко, что можно взять ее за руку, и я ловлю тонкие пальцы, отмечая про себя, как сильно они дрожат. Чуть притягиваю к себе, и она садится на кровать рядом. Неуверенно, будто спрашивая разрешения, тянусь к губам.

Мне это снится, пожалуй. Она подается навстречу мне.

Лишь коснувшись, прикрывает глаза и снова знакомый трепет ресниц. Осторожно кладет руки мне на плечи, а за окном поет вьюга.

Перед Рождеством мы ждем чудес. Мое личное чудо, задыхаясь, дрожит — вот-вот исчезнет. Снова убежит.

— Гер-ми-о-на, — шепчу я и в нежном зове нет смущения и неловкости.

Эти губы совсем не игрушка, но я начинаю игру. Путешествуют руки, и в шторме драпировок одежды я натыкаюсь на горячие скалы девичьей плоти. Она еще не понимает, как далеко может завести один лишь невинный взгляд, говорящий: «Тебе это можно». И тогда я со всей страстью, сдерживаемой годами, впиваюсь в алый источник ее губ.

Пью ее диковинный сок медленными глотками, и она не мешает мне наслаждаться. Осторожно пробует меня на вкус в ответ. И, Мерлин, ей это нравится, я слышу, как пульс отдается в губах, грозя разорвать трепещущее сердце.