Сладкое помогает

Откуда здесь тысячи лишних локтей и коленей и почему больничное ложе тесно, как полка для джема в кладовке, где мама хранит всякие вкусности? Да, ее губы тоже похожи на джем — тягучий, хранящий воспоминания о лете. Вкусишь один раз и невозможно уже остановиться.

Она оставляет аромат своих уст на моем лице, часто щекочет ресницами. Трепет их мотыльков — девичье волнение. Руки, сведенные на груди срывают с губ такой очевидный вопрос:

—Так у тебя никого не было раньше?

—Никого…о, пожалуйста, Драко, не торопись, я так боюсь. Ведь говорят, что… это очень неприятно впервые.

Она боится женской естественной боли, хотя прошла войну и голод, ступая по топям болот маленькими ножками. А этим ступням по болотам нельзя. Она никогда больше не коснется их белизной холодной и сырой земли.

В подтверждении своих мыслей я подхватываю ее на руки, усаживая на свои бедра.

Ее дыхание — землетрясение в Токио. Я помню. Мне показывали. Ее волосы —

неуловимый порыв ветра, а она — маленькая лодочка, покачивающаяся на волнах океана по имени Драко.

Чувствует — села на мель. Осторожно спускаются её пальцы, оглаживая препятствие, возникшее между нами. То ли стон, то ли вой рвется с моих губ и я, отпрянув от нее, пытаюсь выровнять дыхание.

— Все в порядке, Драко?

Она сама отвечает, успокаивая нас обоих:

—Все в порядке, в порядке. У тебя тоже никого не было?

Гранатовый сок смущения разливается по щекам, и я киваю не силясь произнести и звука, а она возвращается к моим губам. Медленно-медленно терзая, покусывая.

Стараясь унять дрожь в пальцах, ищу островки её кожи среди замков и застежек. Зачем ей их миллион? Ведь она такая разумная?

Помогает, но и её пальцы дрожат. Справляется. Лучше чем я. Как всегда. Лучшая во всем. Отличница Гермиона.

Идеально скроена, чудесно воиспроизведена. И маленькая грудь аккуратно ложится в ладони. А внизу моего живота плещется, грозясь вырваться наружу, самая настоящая вулканическая лава. Ее терзает то же самое, ибо она со странным гортанным стоном срывает с меня майку, оставляя в ткани мелкие дырочки — следы ногтей. Ими же впивается в спину.

Маленькая девочка-лодочка отправляется в путь, оттолкнувшись от берега. Но она не ведала, что попадет в шторм. Волна накрывает, скрывая под толщей воды. Я беспомощен на ее теле и старателен в ласках.

Новый стон. Я на верном пути, Гермиона зовет этот шторм по имени.

— Мерлин, о-о-о, ДРАКО, Боже мой…. Боже мой!!!

Сопротивление бесполезно… трещат, разрываясь, оставшиеся паруса одежд.

Один на один.

Я внутри.

Всего лишь дюйм. И кажется, что она задыхается. В уголках карих глаз соленые брызги. Осушаю дыханием. Всего лишь дюйм, а я шепчу: «Потерпи, я прошу».

Мне больно и тесно и невозможно вытолкнуть ее на поверхность. Скользкие руки теряют с ней связь, путаясь в простынях. Еще чуть-чуть. Резкий выдох.

И я теперь весь принадлежу ей.

Торопиться больше некуда. Она беспомощна, и поглощена, осталось отдаться воле Божьей. Чуть вперед, чуть теснее. Еще. И теперь я могу двигаться, борясь за нее.

Несколько толчков, и она все еще не может дышать. А мне так хорошо, что и лица её я уже не вижу. Только немного цветных пятнышек, будто радуга, мелькает перед глазами. Еще быстрее, мощнее, сильнее и пусть я ничего не могу понять, я подниму её вновь на поверхность….

И этот внутренний вулкан извергается внутрь, чтобы часть меня, осталась с ней навсегда.

И она кричит, выгибается, всплывает на поверхность. Слышу. Вдох-выдох-вдох.

Смотрит на меня. Веснушки, карие глаза, кудряшки:

— Тебе было хорошо? — вопрошает тонкий девичий голосок.

— Ты, наверное, шутишь сейчас? — мой голос звучит усталым, но счастливым и тут же надеется в ответ. — А вот тебе, по-моему, не понравилось.

— Все хорошо, Драко, — успокаивают ее руки, бродя в моих волосах, — девочки устроены по-другому, нежели мальчики. И в первый раз боль — это нормально. Но я верю, что в следующий раз у нас обязательно получится.

Эти слова… она говорит про следующий раз. Еще немного ее взгляда и рук и он случится прямо сейчас. А я не спешу, судя по тому, как она отчаянно пытается свести ноги, там все еще больно, я ухожу из нее и тут же отгораживаюсь простыней.

Замечает и смеется: милая, простая, добрая, близкая. Щекочет шею новым поцелуем и шепотом. «Мы можем продолжать шалить, мистер Малфой», — в голосе игра, — «Никто не говорил, что следующий раз нужно откладывать на потом».

И.

Она права: сладкое помогает.

***

Солнечный луч бредет по простыне разыскивая путь, чтобы разбудить девушку, уснувшую в моих руках. Он золотится в волосах, взбирается по смуглой коже, щекочет немного вздернутый нос. А она все еще ровно дышит, надежно защищенная моей рукой.

Я играю с кольцом, которое теперь легко снимается с руки. На пальце, который оно раньше украшало, остался яркий шрам. Тонкой алой змейкой он обвивает перст, напоминая о том, что я «Люблю и любим».

Замечаю, что Гермиона тоже открыла глаза и удивленно смотрит на мою руку.

— Снялось, — тихо шепчет она, и легкая нотка грусти проскальзывает между нами. Чуть оттолкнув меня, она плотнее заворачивается в простыню, пряча совершенство обнаженного тела. Я молчу, с улыбкой глядя на нее. Что-то будет дальше.

Яркий румянец во всю щеку, до боли закушенная губа гасит начинающиеся осадки из прекрасных глаз. Она вскакивает на ноги, взглядом разыскивая одежду. В руке палочка.

— Куда ты собралась? Если боишься Помфри, то она уже нас видела, когда рано утром заглянула за ширму. Старушка оказалась весьма деликатной особой и тихо, очень тихо, ушла.

— Опять ты издеваешься? — звенит голосок, взгляд отчаянно впивается в изуродованную руку.

— Почему? Что ты такое говоришь?

— Ты снял кольцо.

— И что?

— Я ведь только для этого тебе и была нужна?

И понимаю, что любые другие слова и действия излишни. Беру кольцо и говорю: «Постой».

— Надень его обратно, — говорю я и в голосе нет неуверенности.

— Ты же так мечтал его снять.

— Не имеет значения. Я к нему привык. К тому же теперь оно вряд ли сможет причинить мне страдания.