След человеческий (сборник)

Вскоре после того Лобзикова уволили из комиссаров конного двора, и он опять стал конторщиком на прядильной фабрике.

Как сложилась его судьба в дальнейшем, Сергей Ильич не знал, да и не думал о том. Сам он в 1925 году уехал из поселка учиться на рабфак в губернский город и с тех пор больше уже не бывал в рабочем поселке. Лобзиков же, конечно, не помнил тогдашнего мальчика Сережу Пескова.

И вот теперь, усохший, сморщенный, бывший комиссар конного двора сидел рядом с ним на одной скамейке.

— Вы что же, на пенсии? — поинтересовался Песков.

— Шестьдесят два рубля получаю, — ответил старик. — Мне, конечно, персоналку бы надо. Все-таки первым комиссаром транспорта был…

Он замолчал, будто углубившись в воспоминания. Может быть, теперь ему казалось, что он и в самом деле плечом к плечу стоял с такими сокрушителями старого строя, каким был тот же Михайло Зотов. А может, не погасшее тщеславие и зависть — опять вот не признают! — терзали его.

Сурово помолчав, он вдруг спросил:

— Который час-то теперь?

— Без четверти четыре, — ответил Сергей Ильич, взглянув на часы.

— Пойду. Пора кефир пить. За здоровьем следить приходится. — И в пояснение добавил — Смолоду в огне революции не берегли себя… Теперь на организме все сказывается…

Лобзиков встал и пошел, опираясь на суковатую палку, шаркая почти не гнущимися ногами в стоптанных рыжих сандалиях.

След человеческий

На Казанском вокзале Сергей Лобасов неожиданно встретился с Дымцом. Невысокий, подбористый блондин, одетый с аккуратностью, которая отличает эстрадных конферансье или метрдотелей, Дымец первым заметил и окликнул Лобасова. Они знали друг друга давно, со студенческих лет, когда оба учились в педагогическом институте. Но с тех пор встречались очень редко, случайно.

В институте Дымец заметно выделялся общественной бойкостью, выступал почти на каждом студенческом собрании, чаще других представительствовал на городских конференциях, — словом, и тогда уже был на виду. После окончания института он уехал на периферию и некоторое время работал там, но не по педагогической линии, а на разных выборных должностях, потом перебрался в Москву и занимал теперь какой-то пост в Министерстве культуры.

— А ты все пописываешь? — спросил он Лобасова и тут же сам подтвердил: — Читаю, читаю. Но по-дружески должен заметить — мелковато по жанру. Пора на большие полотна переходить. Попробовал бы себя в драматургии. Ведь театры-то воют, ставить нечего, репертуарный пауперизм…

Узнав, что Лобасов собрался ехать в Залесье, Дымец искренне удивился.

— Зачем?

— Да вот, захотелось написать о маленьком городе, как и чем он живет.

— Ерунда. Никакого материала, созвучного современности, там не найдешь. Я ведь в этом Залесье полтора года секретарем райкома работал, едва-едва вырвался. Перспектив — никаких, болота кругом. Ну о чем ты напишешь? Поехал бы лучше куда-нибудь на новостройку да написал бы целую книгу. Это тебе не очеркишко.

— Нет, — отвечал Лобасов. — У меня уже и командировка в кармане.

— Поторопился. Чутья не хватило. Впрочем, дело твое, поезжай, желаю успеха, — сказал Дымец. — А на будущее — звони. В совете и помощи не откажу. Давай-ка, запиши мои позывные. — Он продиктовал Лобасову номер служебного телефона и подал руку: — Бывай!

…Первые впечатления подтверждали не очень-то лестную характеристику Залесья, которую Лобасов услышал от Дымца.

Маленький городок ютился среди лесов и болот. С областным центром его связывала узкоколейная ветка.

На станции Лобасов спросил, как пройти в гостиницу.

— Гостиницы у нас нет, — сказали ему. — Вы идите прямо до базарной площади, а там увидите Дом приезжих.

Он пошел.

Ночью был дождь, и улицы еще не просохли. Низенькие деревянные домики жались друг к дружке, как мокрые нахохлившиеся воробьи.

В Доме приезжих Лобасова встретил дежурный, он же и сторож, кривой старик, объявивший, что заведующая ушла в исполком и будет только после обеда.

— А места свободные есть?

— Как не быть? — удивился старик. — Это вот, ежели бы вы в утиный сезон приехали, тогда, конечно, ручаться нельзя. В утиный сезон к нам и из Москвы, и из Рязани, и бог знать откуль стрелки наезжают. Когда которые и в коридоре ночуют. А теперь-то как не быть свободного места — хошь койку занимай, хошь номер, ежели средства позволяют. Номер у нас по рубль восемь гривен в сутки идет.

Лобасов занял номер — отдельную комнатку.

— Кипяточку не требуется? — спросил сторож. — У меня чайник на плитке стоит.

По давней привычке к разъездной жизни Лобасов запасался в дорогу и чаем, и сахаром, и кое-какой едой. Сейчас он решил, что выпить чайку как раз кстати.

— Может, и вы попьете со мной за компанию, — предложил он дежурному.

— Испью, — согласился старик.

Он принес чайник и чашки, а Лобасов выложил свои припасы: булку, сыр, ветчину.

Стали пить чай. Лобасов пригласил старика угощаться закусками. Сторож ткнул жестким, согнутым пальцем в ветчину и сказал:

— Глаз-то хочет, а организм не берет. Я лучше сырком побалуюсь.

За чаем сторож поведал Лобасову, что в Залесье есть лесопильный завод и промкомбинат, изготовляющий тележные колеса и сани, есть небольшая ватная фабричка. У жителей свои огородишки.

— Тихо живете, — заметил Лобасов.

— Не скажите, — возразил сторож. — Вот вечерком в Костином парке включат радиолу, так до самой ночи все музыка. Какая уж тут тишина.

— Где же парк-то у вас?

— А поглядите в окошко.

Лобасов поглядел. Прямо перед окном, рядом с базарной площадью, огороженная ровным штакетником, зеленела невысокая каемка акаций, а за нею виднелись ряды еще молодых тополей.

— Самая гулянье тут, — рассказывал сторож. — С весны до осени молодежь табунится. А в утиный сезон на болотах такая пальба идет, ну чисто сражение. Тут к нам из Москвы Василий Семенов Волков каждый год приезжает. Не слыхали? Мужчина высокий, представительный, голосистый. В учреждении служит. В каком — сказать не сумею, а видно, в большом. Сейчас-то он уже в возрасте и маленько потише стал, а прежде, ух какой заводила был. Однова с девицей приехал. И ее с собой на болото таскал. Ей, вишь ли, на охоту поглядеть любопытно было. У них и аппарат на ремешке — наставят и щелкают. Как раз в этом номере жили.

После чаепития, отдохнув с дороги, Лобасов пошел прогуляться. Заглянул в парк, обошел все улицы городка, а на другой день с утра решил побывать в исполкоме Совета.

Председатель исполкома, совсем еще молодой смугловатый крепыш, обрадовался приезду столичного журналиста.

— Это хорошо, что вы к нам заглянули, — сказал он. — Глядишь, и поможете. Мы тут одно дело поднять хотим. Вот послушайте. Городок наш, с точки зрения народнохозяйственной, ничем похвалиться не может. Промышленность развита слабовато, для сельскохозяйственного производства условия тоже неблагоприятные — болота кругом. Торф добываем, но очень немного, только для местных нужд. Между тем на торфяниках, если, конечно, провести некоторые мелиоративные работы, можно было бы с успехом культивировать овощи. Тут капуста великолепно родится. Это уже проверенный факт… Вот мы и сделали некоторые подсчеты: при минимальном дренаже можно буквально под самым городом отвоевать у болота тысячи две гектаров плодородной земли. То есть сейчас-то она еще не плодородная, гнилой водой пропиталась, кугой и осокою заросла. А ведь ее можно в плодородную превратить! Станем капусту выращивать. Специалистов этого дела у нас в Залесье достаточно. На своих огородах привыкли капусту сажать. Да какую капусту! Что ни кочан, то хоть на выставку отправляй. Мы бы капустой-то и областной центр обеспечили, и в Москву бы могли отправлять.