След на рельсах

Были и еще обстоятельства. Колька теперь жил один. В конце мая Игоря Пантелеевича повысили до заместителя начальника бюро и предоставили отдельную… не комнату, а целую квартиру, хоромы о двух комнатах, плюс кухня, плюс прихожая, в которой плясать можно, и собственный туалет с ванной! Колька ходил, жмурился, приезжая к родителям с ночевкой, боролся с соблазном разбить посреди гостиной палатку, а то от простора голова кругом.

Само собой, переезжать он наотрез отказался – отец не настаивал, и мама отнеслась с пониманием, только Наташка поныла, но, получив заверение в том, что братишка будет часто-часто приезжать, успокоилась. Лишь уточнила:

– С Олей и булками? – Потому что ужасно любила булки с изюмом, которые выпекала добрая повариха школы № 273.

Колька поклялся, что регулярно будет поставлять и Ольгу, и булки.

Мама с Наташкой со спокойной совестью съехали к отцу. Вторую комнату сдали городу, в ней пока никто не жил, заперли и запечатали. Но все равно Колька жил королем – один в целой комнате.

И вот по причине одинокого бессемейного проживания вдруг резко возросли расходы. К экономике и домоводству у Кольки не было никаких способностей. Раньше было проще: получил деньжата, отдал все матери, оставив себе малую толику на текущие расходы, – вот и полное спокойствие, и достаток. А сейчас… Вроде бы и оклад повысили, а все равно не хватало. Постоянно какие-то сюрпризы: то мыло кончится, то чай, то еще какая-нибудь ерунда, без которой никак нельзя.

Когда кончалось вообще все, он приезжал к своим, и маманя подсовывала то носки, то исподнее, то свои компоты-соленья, которые закручивала в промышленных масштабах. На этом удавалось продержаться, но недолго.

Вот и теперь Колька, шаркая стоптанными ботинками, ждал милую фею, лишь по совместительству кассиршу.

Внести взносы в профсоюз, долги раздать – и все равно что-то да останется. Главное, успеть к Цукеру починить ботинки. Левый давно вопиёт о каше, вот-вот развалится, но Ромка, чудо-мастер, его приструнит, и он доживет-таки до зимы, а там и на помойку можно.

Да если бы только в ботинке дело, еще и Ольга требует культуры. Причем не той, что под боком, а чтобы непременно в центре, как минимум в «Ударнике».

Ее по-человечески понять можно, она пусть и дельная, но все равно девчонка, обязаны быть фитюльки, да розовый дым в голове. Придется тратиться на кино-мороженое-туда-сюда. И если сам Колька к культуре со всем пониманием, то ботинок левый поездок в культурной электричке и культурном метро не переживет.

Потому-то Татьяну Макаровну Колька высматривал в окошко с крайним нетерпением, лелея надежду оторвать получку пораньше. Признаться, он сам неоднократно так проделывал, задача нехитрая. Пригладить вихры, построить на физиономии простодушное выражение, с этим всем попасться на глаза кассирше, вежливо поздороваться, справиться о здоровье – ну а там и до главного дойдет. Она женщина одинокая, родных никого не осталось, с радостью пригласит на чай в бухгалтерию, закрытую для всех. И пораньше выдаст деньжат хорошему мальчику, только попросит никому не говорить.

Колька в сотый раз выглянул в окно – нет, не видать ни кассирши, ни даже проклятущей этой комиссии.

Быстрей бы уж заявилась эта комиссия, а то Ваню жалко – он за весь коллектив переживает. Директор училища Семен Ильич Казанцев, замполит Егоров Петр Ионович, комендант общаги, она же завхоз, Асеева Раиса Александровна – бывалые люди и по этой причине перед лицом любого начальства сохраняют полное спокойствие.

А Ваня Белов по молодости и неопытности страдает болезненной ответственностью. Сам переживает до потери сна и аппетита и Кольке дышать не дает. Сейчас тихо, потому что он куда-то ускакал – может, на поиски красной дорожки под ножки высоким гостям. А как вернется, то обязательно занудит, елозя по ушам:

– Лично вас прошу, Николай Игоревич, чтобы все, то есть прямо все… слышите?

– Слышу.

– …было в полном порядочке!

– Иван Осипович, все и так…

– …а то вот придет товарищ Казанцев, а прямо под ногами ветошь какая-то брошена.

«А то Ильич тряпок не повидал» – думал Колька и отбивался:

– Ветошь не брошена, а положена как раз для того, чтобы при входе копыта вытирали. И вообще, что это за рабочие помещения, где все стерильно? Если чисто, то, стало быть, тут сплошные лентяи, которым нечего делать, кроме уборки.

Огрызаясь, Колька все-таки делал, как просили. Он Ваню Белова уважал, старался не хамить, не желая портить ему никудышные интеллигентские нервы.

А ведь есть куда более важные дела, чем уборочки и показуха! Ведь с набором в этом году полный швах, уродов набилось, что хоть все бросай и беги. Колька с высоты своих прожитых лет и опыта видел, что молодое поколение никуда не годится. Нет, он со временем не стал старым ворчуном, и для подобного утверждения были все законные основания.

Колька с наслаждением распрямился, потянул спину, в порядке производственной гимнастики изобразил вращение корпусом туда-сюда и, заметив на стенке ранее невиданный щит, подошел ознакомиться.

С этой комиссией и так живого места на стенках не осталось, а тут еще вот: «Наш выпуск».

Выпуск… ну да. Каждую эту физиономию новоиспеченных токарей поммастера Пожарский запомнил на всю жизнь, сам лично обтачивал эти «полешки» под слабое подобие людей. Старался изо всех сил, как и весь педсостав, а на выходе получились не более чем буратины, «заготовки» для нормальных специалистов. Удивительно легкомысленные ребятишки. Отъелись за сытые годы, и все им трын-трава – слушают вполуха, смотрят вполглаза, работают на восьмушку, чтобы не вспотеть.

И все-таки выпустили, к тому же большинство уже пристроено, а остальные пусть отдуваются. Однако не успели утереть трудовой пот и перевести дух, как на пороге появилась новая партия «пней», еще похлеще.

Корень зла крылся в детском приемнике-распределителе, он же ДПР, который заселили, наконец, в бывший кинотеатр «Родина». «Дефективных» [1] долго не заселяли, поскольку помещение дышало на ладан, было напрочь убитое, с допотопным отоплением – котел с разводкой самотеком, уборной во дворе, плесенью на кривых стенах, протекающей крышей.

1

Одним из первых термин «дефективный ребенок» начал использовать доктор В. П. Кащенко. Открытое им в 1908 г. частное учебно-лечебное заведение именовалось «Санаторий-школа для дефективных детей». После Октябрьской революции термин «дефективные дети» становится официальным, в образованном в 1917 г. школьносанитарном совете Наркомпроса РСФСР создается подотдел воспитания и образования дефективных детей. Морально дефективными в нормативных документах именовались малолетние правонарушители.

Все это требовало нешуточного ремонта, а денег и людей, насколько можно было судить, выделялось недостаточно.

Наконец, ДПР въехал – как подчеркивал капитан Сорокин – на его седую голову. Хотя на деле напасть свалилась на другие головы: на плешивую Семена Ильича, директора ремесленного, на горячую мастера Вани Белова, на квадратную от забот Кольки Пожарского и так далее.

Для Сорокина же ни гром не грянул, ни небо не упало на землю – в связи с появлением ДПР никаких противоправных завихрений не происходило. Дефективные физически не могли ничего натворить.

Как объясняла Сергеевна – Введенская, инспектор детской комнаты милиции, к которой Пожарский наведывался отмечаться, – ДПР – это вовсе не колония и не тюряга, как говорили сначала. Это что-то типа перевалочного пункта для беспризорных ребят. Туда свозили пацанов и девчат в возрасте до шестнадцати лет, которых отлавливали в Москве и ближайшей округе. В ДПР их осматривали, опрашивали, отмывали, одевали, при необходимости подлечивали. На все это, как объясняла Сергеевна, по правилам отводилось не больше двух недель, потому что задачей ДПР было именно распределять, то есть решать, куда дальше всех девать. Находились родители – отправляли к ним, не находились – оформляли по нормальным детдомам, а отчаянных оторв – по колониям.