След «Семи Звезд»
Шрифт:
По возвращении домой он упрятал оружие в тайник, за эти годы вытащив его на свет божий всего лишь трижды. И вот теперь пришло, похоже, время…
Нет, будет хорошо, если время не пришло – и тогда, вернувшись, он выбросит железяку в самый глубокий из московских прудов, выбрав ночку потемнее. А еще тогда же он разберется с этой потусторонней чертовщиной.
А сейчас медлить нельзя…
Глава седьмая. Ходила девушка во храм Оракул вопрошати
Вологда, зима 1758 г.
Разошлись уже под утро, а никакого
Если послушники, вместо того чтобы прислуживать высокопреосвященному, начнут праздно шататься по монастырю, смущая невест Христовых, – непорядок выйдет. Негоже мужчинам покой благочестивых черниц тревожить. Ладно бы еще каким хворым да калечным. Так отроки ж, как на грех, все пригожие да статные подобрались. Соблазн, да и только!
Провезти тайно? Засадить всех троих в короб позади кибитки, чтоб потом выбрались незаметно и пошукали по обители. Но опасно днем-то. Заметить могут. Скандал божьи девы подымут. Жалобу игуменья прямехонько в Священный Синод настрочит. Дескать, потакает архиепископ разврату духовных чад своих. Варсонофий, конечно, отопрется. У него в Синоде немало приятелей сидит. И все едино худо выйдет. Ведь прямых доказательств вины святых сестер нет. Так, одни пустые подозрения. Мало ль что поблазниться людям может.
Хорошо, чтоб дело было ближе к вечеру: сподручнее прятаться. Однако под каким предлогом нагрянуть в обитель в столь неурочное время?
В общем, куда ни кинь – всюду клин.
А тут еще и Козьма с Дамианом заартачились. Не полезем в обитель, и вся недолга. На все попытки Ивана и владыки выяснить, в чем причина их нежелания, юноши отмалчивались да, знай, недобро посверкивали очами. Уж Варсонофий их и просил, и грозился такое послушание наложить за отказ повиноваться своему духовному наставнику и архиерею… Ничего не проняло упрямых отроков.
– Извини, Ваня, – развел руками высокопреосвященный, – неволить их не могу. Знать, видят они нечто такое, что мешает им исполнить волю мою. Будем думать, как избыть напасть сию. А пока ступай, отдохни. Слуги мои тебя на всякий случай до дому проводят…
В пятый раз промахнувшись треуголкой мимо гвоздя, поэт оставил глупую забаву. Не идут мысли в голову, так и нечего попусту над тетрадью сидеть, дурью маяться. Ложись себе да спи.
А кто ж тогда дневник вести станет? Кроме него, некому. Надобно описать достопамятные события, приключившиеся с ним за время этого вояжа.
Marlbrough s'en va-t-en guerre, Ne sait quand reviendra.И все в стихах. Нелегкая планида стихотворца.
В сердцах захлопнул тетрадку, на обложке которой красовалось выведенное игривыми завитушками название «Девичья игрушка».
Таких у Ивана было две. Одна потолще, куда записывал все без исключения свои срамные вирши. А в этой, тонкой, помещал лишь особенные творения, нынешней его поездки касаемые. Так и различал их по толщине.
Сунул опальную рукопись в саквояж.
Вдохновения нет как нет. А чем бы заняться? Сна – ни в одном глазу. Словно кофею крепкого
напился.– Хоть бы ты, Проша, чего путного подсказал, – обратился он к крылатому приятелю.
Ворон глубокомысленно вздел клюв к потолку.
– Dr-rink!
– Ты думаешь? – поразился предложению выпить, исходившему от питомца: тот обычно не одобрял Ваниных попоек.
– Пить хочу! – объяснился Прохор. – Дубина стоер-росовая! И жр-рать тоже!
Охти!
И впрямь, как же это он прошляпил?! Поилка и кормушка в клетке пусты-пустехоньки. Непорядок.
Мигом спроворил угощение для пернатого. Благо птахам, не в пример человеку, немного надобно.
С умилением понаблюдал, как лихо Прохор расправляется с едой и питьем. Прямо самому перекусить захотелось. Так, что даже сбегал вниз и испросил себе у бодрствующего Селуянова тарелку жареной капусты с рыбой.
Насытившийся ворон благостно взирал на утирающего рот господина копииста.
– Бар-рона пр-ризови! – вдруг изрек носатый оракул.
– Чего? – переспросил поэт.
– Бар-рона, грю! – рассерженно гаркнул Прохор. – Довер-рься бар-рону!
А ведь и верно! Как же это он о немце позабыл? Уж сколько раз выручал Ивана бравый офицер. Авось и в этот раз чем подсобит.
– Голова! – похвалил он приятеля.
Ворон церемонно раскланялся.
– Постр-рой качели! – протрубил он в спину удалявшемуся хозяину. – Непр-ременно качели постр-рой!..
Ходила девушка во храм Оракул вопрошати, Узнать, чем можно ей себя от бледности спасати.А день-то какой славный выдался! На небе лишь малые легонькие тучки, гонимые куда-то несильным, ленивым ветерком. Солнце старается изо всех сил, лия на землю щедрое тепло. В воздухе уже явственно пахнет весной. Снег просел, сделался водянистым. Из такого сподручно катать снежных баб да лепить снежки.
Да, эвон ребятня уже и опробовала. Возвели детишки друг против дружки две ледяные крепостцы, поделились на противоборствующие армии и давай супротивника ядрами из снега осыпать. То-то славно, то-то весело.
Одна сторона была будто бы пруссаками, а иная – российским доблестным войском. «Пруссаки» пока что побеждали. Яростным градом их снежков они разбили угловую башню «русских», и готовились к атаке. Но тут неожиданно россияне предприняли отчаянный маневр.
Не взирая на «артиллерийские» залпы они пошли на штурм. Двое хлопчиков взяли за руки за ноги третьего – поменьше да полегче – раскачали его да и метнули прямехонько через вражью стену. Малыш удачно перелетел препятствие и, мягко приземлившись, тут же вскочил на ноги и принялся крушить оборонные сооружения «пруссаков». Те пытались сладить с неугомонным, да где там.
И вот уже одна, за ней и вторая брешь пробиты в неприступных стенах немецкой фортеции. Русские войска, воспользовавшись растерянностью неприятеля, ворвались внутрь и молниеносно закончили дело, начатое юным героем.
Вскоре вражья крепость была сметена с лица Земли. А представители еще недавно враждующих ратей, обнявшись, унеслись шумной стайкой прочь. Обсыхать да отпаиваться горяченьким.
«Вот так бы все войны на Земле заканчивались», – подумал Иван. – «Хотя, впрочем, лучше бы их и не было вовсе».