След Сокола

Ну да, этими лазутчиками вдоль дорог уже много деревьев разукрашено. Годослав приказал вешать их без жалости и не глядя на звания, чтобы другим было неповадно. Вроде бы в последнее время стало их поменьше, не как минувшей зимой.

– Отдыхай пока, сотник. Выпей меду. Сейчас здесь приготовления начнутся. Посольство надо с честью принять. Ты тут будь. С Дражко и поговоришь. Я не ведаю его последних планов и пока вмешиваться не буду, чтобы не навредить. Князь-воевода тебе и скажет, что со свентанским подкреплением делать.

Годослав позвонил в колокольчик, вызывая слуг. Распорядился о приготовлении горницы к приему. Специально предупреждать бояр не велел. Кто поторопится и придет, тот и будет заседать. Не успеют, значит, и ни к чему…

А сам отправился к лестнице на верхние этажи.

* * *

Верхний, четвертый этаж Дворца Сокола отведен под женские покои. Большую их часть занимает Рогнельда, меньшую – княгиня-мать с сестрой. У Годослава пока всего одна жена. Хотя князь может их иметь столько, сколько в состоянии любить. Так гласит закон, установленный волхвами по воле Рода. Не сколько может содержать, а именно – любить. Годослав пока одну Рогнельду любит…

Беспокойство города, беспокойство всего многолюдного и суетливого, наполненного неведомыми ей заботами княжеского терема передалось и княгине. Вчера вечером, проходя через нижний ярус галереи, слышал Годослав, Рогнельда плакала, на что-то жалуясь кормилице их полуторагодовалой дочери Фрейе. Женщины сидели на верхнем ярусе, грелись вместе с дитем на закатном солнышке. Кормилицу, свою ровесницу, Рогнельда выписала из Дании, чтобы иметь рядом человека, с которым можно разговаривать на родном языке. На родном языке она и жаловалась простой женщине, как верной надежной поверенной. Годослав датский язык знал плохо, понимая только общеупотребимые фразы, связанные с воинскими утехами. К тому же говор был очень слабым, невнятным, а на самой галерее нещадно чирикало множество воробьев, устроивших здесь гнезда. Сам с собой будешь разговаривать – не все из-за птиц услышишь. Так что, слов Рогнельды он почти не разобрал. Да и не приличествует князю стоять, подслушивая то, что говорится не ему. Лучше попозже спросить напрямую у самой жены. Но вечером у князя не было времени, чтобы зайти в женские покои и поговорить с Рогнельдой. И ночью тоже не было, потому что всю ночь он ждал новостей и спал, не раздеваясь, на широкой скамье в охотничьем пристрое, просыпаясь время от времени от стука когтей пардусов по деревянному полу [85] . Не было, честно говоря, времени и сейчас. Но он дал себе возможность навестить супругу, чтобы сбросить нервное напряжение и не показать родственнику жены герцогу Трафальбрассу свою озабоченность и озабоченность княгини. Сигурд наверняка захочет с кузиной встретиться. И ее следует к этому подготовить.

85

Пардус (гепард) – единственный зверь из всей породы кошачьих, который не умеет убирать когти под подушечки. Очевидно, это умение отмерло у зверя само собой в ходе эволюции, потому что пардусы никогда не подкрадываются к добыче, предпочитая догонять ее за счет своей быстроты.

Княгиня носила под сердцем второго ребенка. Годославу очень хотелось, чтобы это был сын. Даже волхвы предсказали ему рождение сына вслед за рождением дочери. Произойти это должно было в дни эвлисеня [86] , что не особенно радовало, потому что, как сказал знающий Ставр, ребенку, рожденному в эти дни, предстоит столкнуться в жизни со многими испытаниями и опасностями. И только пройдя через боль и унижение, если сможет пройти через это, он достигнет высоких целей, уготованных ему судьбой. И эти испытания для будущего сына уже, наверное, начались. Потому так беспокоится княгиня. И беспокойство ее передается плоду.

86

Эвлисень (иначе – грудень) – второй месяц осени по славянскому календарю. Начинается 22 октября по календарю современному. Соответствует астрологическому знаку Скорпиона.

Рогнельда услышала, должно быть, шаги мужа на лестнице, узнала их, как узнавала всегда, по тяжести и уверенности поступи, и сама поспешила навстречу, открыла дверь. Во взгляде надежда и едва заметный испуг – с добрыми ли вестями пожаловал Годослав. Хотя недобрые вести пришли бы раньше сами – шумом во дворе под витражными цветными окнами, присутствием там многих чужих оружных людей.

Высокая, мужу под стать, Рогнельда выглядела со стороны и при посторонних чрезвычайно гордой, холодно-отчужденной, чуть не чопорной, что совсем не вязалось с простотой общения, принятой в обыденной славянской среде Рарога. За что княгиня и не пользовалась любовью дворового люда и приближенных мужа, кроме разве что всегда не унывающего князя-воеводы Дражко и волхва Ставра, который, когда выдавалось время, учил Рогнельду тонкостям славянской рунической письменности, не сильно отличающейся от такой же скандинавской письменности, знакомой княгине с детства. Остальные старались держаться с ней так же холодно и отстраненно, как она с ними. И только наедине с мужем Рогнельда менялась, превращаясь в пылкую и страстную, открытую и простую.

Воспитанная при большом и шумном, всегда полупьяном дворе датского короля, среди множества придворных, развязных и вольных, наполовину светских людей – наполовину викингов, Рогнельда сначала трудно переносила скуку и слегка простоватый быт княжеского дома со старинными патриархальными устоями. Ей были совершенно непонятны даже женские посиделки, когда в одной светлице вечером собиралось множество дворовых женщин во главе со старой княгиней-матерью или сестрой княгини-матери, матерью князя-воеводы Дражко. Пряли, вязали, вышивали и бесконечно разговаривали, разговаривали и разговаривали на своем таком трудном для Рогнельды языке. Когда за окном собиралась темень, зажигали лучины и начинали петь долго и протяжно свои грустные песни. Канделябры и даже простые свечи во Дворце Сокола не любили, а запах горелых лучин молодой княгине совсем не нравился, хотя эти лучины для аромата оборачивали пучками душистых негорючих трав, собранных волхвами и ведуньями. Дым отгонял от дома беду и неблагополучие. Ни прясть, ни вязать, ни вышивать Рогнельду никогда не учили. Для датской герцогини это казалось недостойным занятием. И потому она не видела смысла в подобном времяпрепровождении. Княгиня-мать, сама чистокровная славянка – из княжеского дома лужицких сербов, – пыталась научить ее нехитрым домашним премудростям, но молодая невестка старания не проявляла, и занятия ни к чему не привели. Так Рогнельда и оставалась в княжеском тереме одинокой, не заведя себе подруг, не найдя развлечений. Потом она несколько свыклась, но никак не принимала на себя заботу о княжеском хозяйстве, за что выслушивала множество упреков со стороны княгини-матери.

Единственно, Рогнельда оживлялась, когда видела Годослава или Дражко.

В этот раз она встретила мужа грустной улыбкой, стоя у дверного косяка и прислонившись к струганому дереву головой, словно от усталости. Князь заметил на ее лице следы недавних слез. Он отлично понимал жену и ее теперешнее состояние. Там, на севере, где собирались и наливались силой тучи угрозы, был ее родной дом. Там были ее родные люди, которых она искренне любила и которые, наверное, любили ее. И вот Дания грозит войной. Не открыто грозит, а вынашивает тайные замыслы против мужа Рогнельды. И сама княгиня достаточно хорошо знала коварный и злобный характер своего двоюродного братца Готфрида, его умение улыбаться в лицо человеку открыто и почти честно, даже богатые подарки дарить, показывая небывалую милость, и тут же, стоит человеку выйти за пределы тронного зала, с гомерическим хохотом и очевидной радостью посылать вслед ему палача. Готфрид с самого детства был злобным и капризным фигляром, которому нельзя верить. И как раз потому, что она знала Готфрида, знала лучше других, и появилась эта обеспокоенность. Когда Рогнельда смотрела на мир оттуда, из родных стен, все замыслы короля были почти хороши, потому что, как говаривал отец, всегда находящийся рядом с королем и часто даже направляющий его, действия его идут на пользу Дании. Теперь она вынуждена была смотреть глазами тех, против кого эти замыслы направлены. Своими глазами и глазами мужа. И картина казалась не слишком привлекательной…

– Ты опять плакала… – не спросил, а утвердительно, но с мягкой укоризной сказал Годослав и положил тяжелую ладонь ей на живот, словно биение ребенка хотел рукой уловить. – Он ведь все слышит и думает твоими мыслями. Тебе не стоит беспокоиться. Я все дела улажу, как улаживал раньше, и ничего страшного не произойдет…

Но она-то знала упрямый характер братца, знала, что Готфрид от своего никогда не отступает.

– Я за тебя боюсь.

– За меня бояться не надо. Карл с Готфридом между собой передерутся, а мы с тобой со стороны за этим понаблюдаем. Вот и все…

– Готфрид не будет драться с Карлом. Каролинг слишком силен и опасен для него. Случись такая война, в самой Дании слишком много знатных конунгов поднимется, чтобы от отца и короля избавиться. Они только момента ждут, чтобы самим власть захватить. И Готфрид это знает…

– Это и мы скоро узнаем. Твой любезный братец прислал другого любезного братца, который захочет сегодня тебя увидеть. Ты выйдешь?

– Кто приехал? – сухо спросила княгиня.

– Сигурд.

Рогнельда вздрогнула так, что это не могло остаться незамеченным мужем.

Она-то лучше Годослава знала, что если приехал Сигурд, значит, уже началось… Началось вторжение данов в княжество бодричей. Там, где появляется герцог Трафальбрасс, всегда начинается война. Герцог сам – объявление войны. Хотя говорить он, конечно, будет сладкие речи, будет клясться в вечной дружбе и желании помочь. Пират всегда называет свою лживость военной хитростью и охотно ее себе прощает. Он просто не позволит себе поверить, если услышит чужие слова о своей лживости. Он точно такой же, как сам король.

– Хорошо бы было, – тихо прошептала Рогнельда, – если бы по дороге к нам конь Сигурда споткнулся, и он сам упал и сломал себе шею…

– Успокойся, кровожадная… – засмеялся Годослав. – Братьев следует по-братски любить. И говорить с ними следует мягко и добро. Чтобы они рассказали тебе о своих самых сокровенных желаниях…

И он пристальным, долгим взглядом посмотрел на жену.

Рогнельда поняла сразу. Она сама об этом подумала, но посчитала, что с ней герцог не будет откровенничать. Но, может быть, и будет. Надо только умело разговор построить. Так построить, чтобы слова о ее доме в Дании невольно переходили в слова о ее доме здесь. Спросить об отце. Это тоже очень важно. Узнать, чем отец занят. Кем он занят. Отец – гораздо большая угроза, чем два вместе взятых Сигурда с Готфридом в придачу.