След

Знать, заметило ум у Тохты, коли забыл он предупреждение Чингиза: никогда не доверяй изменникам, ибо предавший единожды и ещё предаст не однажды…

Как-то при осаде Самарканда, крепкого оплота Хорезмшаха, тридцать тысяч его защитников перекинулись на монгольскую сторону. Сначала Чингиз принял их любезно, но потом, когда пал Самарканд, велел беспощадно зарезать как изменников своему государю. Не было для Чингиза более презренных и ничтожных людей, чем предатели. А ведь Кутлук-Тимур, в отличие от тех монгольских нойонов, что перешли на Тохтоеву сторону, веру предал да и отца своего, а не только Ногая!

Ах, знать, заметило ум у Тохты!

Кутлук-Тимур был молод, умён, красив, улыбчив… Впрочем, вряд ли кто из тех, кого он одаривал своей жемчужной улыбкой, решился бы назвать ту улыбку доброй. Кабы умела она улыбаться, так, поди, и змея улыбалась бы, прежде чем укусить.

Из всех людей на земле более всех Кутлук-Тимур ненавидел русских. За что? Да он и сам бы не смог ответить - за что? Да за все! За то, что иные!

Как Сульджидей видел опасность в одной стороне, так Кутлук-Тимур видел её в другой. И покорённые, русские не стали татарами. Не отреклись от веры, в страхе, убожестве и смирении остались горды и великодушны. А покорённый не смеет быть гордым, покорённый не смеет прямо смотреть в глаза своему победителю.

Именно потому беклеребеку так претил князь Михаил, что взгляда не опускал, а коли склонялся, так и склонялся с достоинством. Нет, если уж нельзя своего татарина полновластным наместником водрузить на владимирский стол, так пусть над Русью вокняжится тот, кто станет послушен. А то, что неправдой взойдёт на стол, так и лучше, авось не забудет, кому руку лизать!

Словом, по всему его более устраивал Юрий. Московский князь приятен Кутлук-Тимуру - может быть, некоей схожестью с ним самим, в которой татарин, разумеется, не признался бы; но главное достоинство Юрия в глазах Кутлук-Тимура заключалось в его готовности к любым уступкам, а ежели когда понадобится, так и к подлости.

Видно, уже тогда Кутлук-Тимур понимал: каждый народ заслуживает тога правителя, которого он достоин. И по его глубокому убеждению низкие и подлые русские заслуживали как раз Юрия.

* * *

–  …Юрий, Юрий нам нужен, великий хан!
– убеждал Тохту беклеребек.

–  Чем он угоден более?

–  Тем и угоден, что более угоден, - улыбнулся Кутлук-Тимур.

–  Ты хотел сказать - угодлив?

–  Да, хан! Именно так! Возложи свой царственный палец на голову Юрия, и не будет у тебя покорней слуги! Да если теперь в обход дяди московский князь получит из твоих рук золотую пайцзу [63] , он будет послушней чем молодая жена!
– в запале воскликнул Кутлук-Тимур и прикусил язык.

63

Пайцза - табличка, выдаваемая ханами Золотой Орды лицу, которое направлялось с их поручениями. Пайцза служила своеобразным удостоверением: различные виды пайцзы (золотые, серебряные, бронзовые, с надписью или без) определяли степень полномочий.

Этого говорить не следовало. Не стоило напоминать хану о том, что и он когда-то в обход законного престолонаследника взял власть из Ногаевых рук. И его тогда, поди, называли приверженцы убитого Тула-Буги послушной женой в гареме дряхлого старика.

Кутлук-Тимур замер в ожидании ханского гнева. Однако ни один мускул не дрогнулна лице Тохты, покоен остался взгляд. Не то чтобы он не расслышал слов визиря, просто он давно уже пребывал в той выси, где не имеют значения толки. А потом, считал хан, человек должен иметь тень. Куда хуже, если у человека её нет. Это значит, что он уже больше не существует.

–  Говорят, он низок, этот Юрий?

Кутлук-Тимур осторожно перевёл дух и ответил, как думал:

–  Нет, хан, - он ничтожен.

–  Зачем мне ничтожный князь?

–  Говорю же: затем, что удобен!

–  Разве может быть удобен ничтожный?

–  Но в сравнении с тобой все слуги ничтожны, великий хан!

Как от кислого поморщился Тохта от слишком явной визиревой лести и усмехнулся:

–  Мне не надо напоминать, любезный бек, о моём величии.

Кутлук-Тимур виновато опустил голову, но в душе и он усмехался:

«Ты не велик! Ты слеп, хан, если не видишь своих врагов! Неужели не ясно тебе - только ничтожная власть сохранит для нас Русь…»

–  А что Михаил?

–  Михаил непонятен, - помедлив, ответил Кутлук-Тимур и добавил: - И тем опасен.

–  Но слышал я, достойный он князь в своей земле?

–  И тем опасен, хан!

–  Однако по праву встанет он над племянником и всеми иными князьями?

–  И тем опасен, хан!
– упрямо повторил беклеребек.

–   Но слышал я, что Византия уже признала его. Знать, и Богом возвышен он?

–  И тем опасен!
– в отчаянии, что и он не услышан, воскликнул Кутлук-Тимур.
– Да какое нам дело, великий хан, до их неверного Бога?

–  Един Бог на Небе, - усмехнулся Тохта и с любопытством взглянул на Кутлук-Тимура: осмелится ли возразить?

Известно, более иных ревностны в своей вере магумедане. Может быть, оттого, что их Бог моложе иных Богов? Или оттого, что не терпит Аллах даже Божественного соперничества?

И вновь вынужден был опустить глаза беклеребек, чтобы хан не прочёл его мыслей.

Когда же всего миг спустя Кутлук-Тимур поднял взгляд, хан хоть и восседал по-прежнему перед ним на золотой кошме, но был уже не здесь, не с ним– недоступен!

И тогда, прорываясь через величие и покой Тохтоева одиночества, крикнул беклеребек:

–  Но он силён, хан!

–  Кто?
– неохотно возвращаясь из заоблачных высей, удивлённо спросил Тохта.

–  Михаил!

–  Ну и что?

–  Вспомни, не он ли унизил царевича Дюденя, когда не впустил его в город!
– И о том не следовало бы упоминать беклеребеку, - Дюдень был племянником Тохты, чуть не единственным из ближних родичей, оставленных ханом в живых.

Но и это не задело хана. Он лишь покачал головой:

–  Никто не унизит сильного, если он сам себя не унизит…

–  Но крепок князь из Твери! Неугоден! Опасен!
– взмолился беклеребек.

–  Довольно!
– оборвал его хан.
– Я не боюсь Руси. Русь - мой улус. Нет у меня врагов в моём улусе, - сказал он твёрдо и неожиданно улыбнулся: - Или ты сомневаешься в моей силе?

Так он это спросил и так улыбнулся, что у Кутлук-Тимура враз заструился пот по спине и он опять опустил глаза.

* * *

Чем далее жил Тохта, тем более понимал, что все на этом свете делается неправильно. И даже если что-то согласуется с высшей справедливостью, как её понимают люди, то потом, через годы или столетия, все вновь возвращается на круги своя. А это доказывает, что людям не дано знать ни истинной справедливости, ни того, чего хочет Небо. Суть Жизни предопределенна и неизменна, как бы люди ни тщились изменить эту суть.

Конечно, легко можно изменить судьбу человека, причём всякого человека, на это у других людей есть много приёмов и средств, но саму Жизнь изменить нельзя! Она идёт сама по себе, и проходит, и уходит сама по себе, как караван, от которого ты безнадёжно отстал. И даже если ты во главе того каравана, то ни лаской, ни плетью не заставишь верблюдов Времени бежать быстрее и не замедлишь их ход. А главное: не повернёшь, куда тебе надо, каков бы велик хан ни был ты на земле.