Следователи

Но мало ли каких нравственных уродов встречаем мы в жизни! Вопрос в том, способен ли такой тип на преступление, а если способен, то почему и с какой целью? Предстояло найти ответы на эти вопросы.

С изучения личности Елина я перешел к изучению его отношений с Людмилой. Сделать это было не так-то легко, потому что, повторяю, с момента ее исчезновения прошло два года. Удалось выяснить (многие помнили это), что отношения между мужем и женой все последние годы были враждебными. Почему? Собственно, такими они сложились с самого начала.

Елин приехал в Киев, случайно увидел Людмилу. Полюбил, как он сказал, с первого взгляда. Ей не очень-то везло в жизни, и, не долго думая, она согласилась стать его женой. Но уже на свадьбе Елин, подвыпив, сказал одной из подруг Людмилы, что его заставляет жениться не любовь к женщине, а любовь к городу. Женитьба давала ему прописку в Киеве и квартиру.

Родственники Людмилы рассказали, как их удивляла мелочность, расчетливость Елина в семейной жизни: он считал каждую копейку, поднимал скандал из-за каждого потраченного «не по делу» рубля.

Шли годы. Елин становился все более известным на заводе. Но о личной его жизни никто у него на работе не знал. Он бил жену, выгонял из дома, требовал, чтобы она оставила ее же собственную квартиру ему. Все последние годы он мечтал о разводе. Однажды даже подал заявление, но через несколько дней забрал его назад. «Почему?» — спросили мы в суде. Судья вспомнила Елина: «Я объяснила ему, что делить будем не только квартиру, мебель, но и «Волгу». Тогда он сказал, что его это не устраивает, и забрал заявление». Было это за три месяца до исчезновения Людмилы. А за два месяца до случившегося она заполнила страховой полис — теперь уже не установишь, по собственной воле или по его требованию. В документе говорилось, что в случае ее смерти деньги — 200 рублей — завещаются мужу.

Таких фактов из жизни Елина (не отмеченных в служебных характеристиках) мы находили все больше и больше. Тип личности — мелочной, жадной, лицемерной — в сочетании с установленными обстоятельствами семейной жизни этого человека позволял предположить: именно он преступник. Я в этом уже не сомневался.

Чтобы сбить его с позиции, на которой он так крепко держался все эти два года («Не понимаю, что могло случиться!»), мы решили использовать фактор неожиданности. Ведь за два года никто ни разу не обвинил его в преступлении. Как же, такого человека! Да, такого человека привезли к нам на машине, прямо после смены.

У меня не было ни улик, ни прямых доказательств его виновности, ничего, кроме внутреннего убеждения и еще множества аргументов, возразить на которые ему было очень трудно.

Я уже говорил, что его жизнь мы начали изучать по кругу, сужая и сужая его. В самом начале расследования нас интересовали давние даты, как и когда он появился в Киеве. К концу мы уже знали каждый его шаг: улицы, по которым он ходил, дома, где появлялся в дни, последовавшие за тем, как он убил свою жену, расчленил труп и вынес по частям из квартиры. Вместо него мы объяснили каждый из его поступков: телефонные звонки «Людмилы», которые он мастерски инсценировал, необычные для его педантичной натуры маршруты прогулок... На все эти аргументы ответить ему было нечего.

Признался он в убийстве на четвертый день. За несколько минут до того, как мне принесли результаты экспертизы пятен крови, сохранившихся на деревянной обшивке кровати. Группа крови и антигены полностью совпадали с группой крови и антигенами его жены. Это уже был не аргумент, а доказательство, которого мы так долго искали.

В конце допроса я, как положено, спросил его, не хочет ли он что-либо добавить к сказанному. Он, забыв, что находится не на трибуне, не на экране и не в президиуме, произнес с трагическим пафосом: «Да, я мелкий, ничтожный человек! Я подвел свой коллектив!» И только тогда я вспомнил, что уже видел Елина раньше. Он был заседателем на том самом первом и потому самом памятном процессе в моей жизни. Не он, вернее, а маска, под которой он скрывал себя настоящего.

Я внимательно следил за рассказом Юрия Георгиевича. Слово «маска» он употребил два раза. Да, следователю прокуратуры часто приходится срывать маски, открывая истинное лицо человека. И есть в этом серьезнейшая общественная необходимость. Как создаются эти маски? Кто за ними скрывается? На все эти вопросы следователь прокуратуры отвечает обычно тогда, когда преступление раскрыто и преступник найден.

Заканчивая дело, следователи обычно пишут представление о причинах, способствовавших преступлению. Это их долг, предусмотренный законом. Вот тут и наступает время для глубокого общественного осмысления случившегося.

«Из-под стражи освободить»

Я обрадовался, когда в перерыве между заседаниями увидел Сергея Михайловича Громова. Хотя было бы удивительно не повстречать его на совещании лучших следователей органов прокуратуры. И он рассказал мне одну историю. Я сразу настроился услышать что-то из ряда вон выходящее. Но он с самого начала объявил:

— Наверное, думаете, что следователь прокуратуры должен заниматься только поиском виновных? Нет. Надо еще и защищать невиновных.

И рассказал следующее.

Эта история произошла в городе Кизыл-Арвате Туркменской ССР. Однажды ночью была убита несколькими ударами камня по голове тридцатилетняя женщина. Ее труп обнаружили ранним утром на пустыре, в нескольких метрах от дороги.

Для следователя районной прокуратуры первоначально все сложилось как будто удачно. Было установлено: эту женщину накануне видели до позднего вечера на открытой веранде ресторана в парке железнодорожников. Она сидела за столом в шумной компании. В этой же компании видели и одного ее знакомого — электросварщика Н. Он был подвыпивши. Нашлось несколько свидетелей, которые запомнили, что из парка они, потерпевшая и Н., уходили вместе. Домой женщина так и не дошла. Н. появился у себя на квартире лишь на рассвете. На его лице виднелись свежие царапины, на рубашке не оказалось двух верхних пуговиц, вырванных «с корнем». На допросе он ничего вразумительного рассказать не смог, ссылаясь на то, что был пьян. Вместе с тем он отрицал совершенно очевидные факты. Сказал, например, что эту женщину совершенно не знает (хотя было известно, что они знакомы давно), в ресторане с ней не сидел и из парка ее не провожал. Эту ложь он с завидным упорством повторял и на последующих допросах, несмотря на показания многочисленных свидетелей, изобличавших его на очных ставках.

Шли дни, недели, а результат был все тот же: Н. не признавался в убийстве и продолжал давать ложные показания. Правда, удалось установить, что он отличался весьма вспыльчивым характером, несколько раз в пьяном виде скандалил. Это как бы косвенно подтверждало его возможную вину. Вместе с тем большинство его товарищей по работе и соседей заявили: Н. не способен на убийство. Они открыто выражали свое возмущение необъективностью следствия, писали жалобы, в том числе и в Прокуратуру Союза ССР.

Таким образом, возникла ситуация, при которой предстояло доказать или опровергнуть вину обвиняемого, используя только косвенные доказательства, притом весьма немногочисленные. Этим и объяснялось то, что руководство Прокуратуры Союза ССР решило передать дело для дальнейшего расследования одному из следователей по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР.

Так я оказался в Кизыл-Арвате. Изучив дело, пришел к выводу: мои предшественники избрали самый легкий путь, они сразу нашли потенциального виновника — Н. и все свои дальнейшие действия направили только на его изобличение. А ведь он мог давать ложные показания и из чисто обывательских опасений.