Слэм

— Нет. Думаю, надо купить тест на беременность, — ответила она.

— Ну и что, почему не купила?

— Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

— Ты кому-нибудь сказала?

— О да. Черт подери! Я всем сразу же рассказала. Блин! Я же не дура.

— Насколько задержка?

— На три недели.

Для меня это звучало очень серьезно — целых три недели! — но что я об этом знал?

— У тебя раньше бывали задержки на три недели? — спросил я.

— Нет. И близко не было.

После я больше не задавал вопросов. Не задавал вопросов, которые мог бы на самом деле задать, так или иначе. Я хотел спросить ее: «А со мной все будет в порядке?», «А твои родители меня не убьют?», и «Как ты думаешь, я все равно поступлю в колледж?», и «Можно я пойду домой?» В таком вот порядке. Но это были вопросы, относящиеся ко мне, а я довольно четко понимал, что она ждет от меня вопросов о себе. О ней и об этом.

— Ты можешь сейчас купить тест в аптеке?

Вот. Это хороший вопрос. Не важно, может она, не может, но я проявил заинтересованность.

— Да.

— Дорогие они?

— Не знаю.

— Давай пойдем и посмотрим.

Мы высосали через соломинку последние капли наших напитков и швырнули стаканчики в мусорку одновременно. Я до сих пор иногда об этом думаю, сам не знаю почему. Может, потому что звуки, которые издаешь, когда высасываешь воздух из соломинок, напоминают о детстве, а мы издавали их, потому что торопились поскорее узнать, не предстоит ли нам стать родителями? А может, потому, что когда наши стаканчики полетели в урну в один и тот же момент, это показалось мне хорошим знаком? Оказалось, правда, что это не так. Может, поэтому это так врезалось в мою память?

Маленькая аптека находилась рядом со «Старбакс», но мы сразу же выбежали оттуда, потому что Алисия увидела одну из подруг своей мамы. Она тоже заметила нас, эта женщина, и мы уже решили, что она подумала, будто мы покупаем презервативы. Ха! Презервативы! Мы, тетя, обошлись разок без презерватива, и вот... Ну, так или иначе, мы поняли, что в такую маленькую аптеку пойти не в состоянии — не потому, что нас сразу засекут, а потому, что ни у одного из нас недоставало пороху спросить, что нам надо. Презервативы — уже это достаточно неприятно, но тест на беременность — стыдоба дальше некуда. Мы пошли в аптечный супермаркет на углу, потому что нам казалось, что там мы не будем бросаться в глаза.

Самый дешевый тест стоил девять фунтов девяносто пять пенсов.

— Сколько у тебя денег? — спросила Алисия.

— У меня?

— Да, у тебя.

Я пошарил в кошельке.

— Три фунта. А у тебя?

— Пять... и шестьдесят пенсов мелочью.

— Кому-то из нас придется сходить домой, взять еще денег.

— Если бы ты мне сразу сказала, я бы не стал покупать фраппучино.

Я знал, что она никак не могла предупредить меня, потому что не видела, что я уже в кафе, и я не хотел, чтобы она меня заметила.

— Неважно. Кто пойдет домой?

— Не могу, — ответил я. — Один раз я уже исчез из дома. Все ждали, что я проведу сегодня весь день с родителями.

Она вздохнула.

— Ладно. Жди тут.

— Не могу же я стоять здесь полчаса.

Алисия живет в десяти минутах ходу. Десять минут туда, десять минут обратно, десять — найти дома кого-то, кто даст ей денег.

— Тогда иди в «Старбакс». Но не покупай там ничего. Нам не на что.

— Попроси у родителей хоть пятерку, а то сколько я там просижу, ничего не заказывая?

Она вздохнула и выругалась про себя, но не сказала «нет».

Я пошел в «Старбакс», сохранив свою трешку, просидел там двадцать пять минут, а потом пошел домой. Мобильник я выключил и больше не включал его.

6

Мой день рождения — единственный день в году, когда моих маму и папу можно застать в одной комнате. Они утверждают, что остаются друзьями, а что было, то быльем поросло, но они никогда не видятся, если нет особого повода, относящегося ко мне. Если бы я был футбольной звездой, или, не знаю, скрипачом в школьном оркестре, или кем-то еще в этом роде, они бы, может, ходили посмотреть на меня. Но, к счастью для них, у меня нет и не было ничего, кроме дней рождения. Я участвовал в нескольких скейтинговых соревнованиях, но маме с папой я о них не сообщал. Такие состязания и так достаточно трудны — без забот о том, не поругаются ли они, вспомнив, кто кому что говорил пятнадцать лет назад.

Как вы можете заметить, я был в подходящем настроении, когда пришло время пить мой именинный чай. Родители, казалось, говорили только, каким я был маленьким, на что это было похоже, хотя старались не упоминать о том, как это было трудно. Всегда всплывала история о том, как мама сдавала экзамены в школе, а бабушка тем временем убаюкивала меня и носила взад-вперед по коридору. (Мама завалила математику, потому что в середине экзамена ей пришлось покормить меня грудью — все равно я не успокоился.) Когда все эти воспоминания заканчивались, один из них вечно говорил: «Хорошо, что теперь мы можем над этим посмеяться». Если подумать, это означает, что прежде все было не очень-то весело. Именно на этом дне рождения я смог впервые почувствовать, насколько несмешно это было. А когда они не говорили о том, как тяжело было, когда я был маленький, они начинали рассказывать о том, как я подрос, и не могли поверить тому, как быстро идет время, и бла-бла-бла. И это тоже не помогало. Я не чувствовал себя взрослым — я по-прежнему хотел на ручки к маме, — и время шло очень медленно. Они расписывали мою жизнь, которая, как казалось мне, длилась целую вечность. А если Алисия беременна, это значит... Я не хотел думать об этом, не хотел думать о том, что будет завтра, или послезавтра, не говоря уж о следующих шестнадцати годах.

Я не мог, конечно, есть торт. Я сказал всем, что у меня что-то с желудком, и мама вспомнила, как я ходил в туалет во время завтрака, когда на самом деле посылал сообщение Алисии. Так что я просто сидел и ковырялся в еде, и выслушивал их истории, и вертел в руках мобильник. У меня, правда, даже не было искушения включить его. Я хотел еще на один день продлить мою прежнюю жизнь.

Все-таки я задул свечи.

— Речь! — воскликнул папа.

— Нет.

— А можно тогда я скажу?

— Шестнадцать лет назад в этот день, — сказал папа, — твоя мама лежала в Виттингтонской больнице и издавала ужасный вой...

— Спасибо, — сказала мама.

— Я опоздал, потому что работал с Фрэнком, царствие ему небесное, а мобильников тогда не было, и, пока меня разыскали, прошла целая вечность.

— Что, Фрэнк умер? — спросила мама.

— Нет, но я же его больше никогда не видел, правда? Ну, так или иначе, сел я на автобус, который идет по Холлоуэй-роуд, сам знаешь, что это такое. По пути он сломался, так что мне пришлось припустить туда вприпрыжку. Когда добежал, я был никакой. Мне было семнадцать лет, а меня знобило и колбасило, как старика. И я смолил сигарету за сигаретой. Ну ладно. Сел я на клумбу рядом с больницей, чтобы отдышаться, и тут...

— Люблю эту историю, — сказала мама. — Мы выслушиваем ее каждый год. И каждый раз в ней нет места ни Сэму, ни его матери. У нас есть только один человек, который переживает: первенец у него родился, как же! И это человек, который бежал по Холлоуэйской дороге.

— Когда я последний раз смотрел на этот мир, — огрызнулся отец, — женщины в нем еще не захватили всю власть. Мужикам разрешалось словечко вставить. Может, на следующий твой день рождения, сынок, мы все будем уже за решеткой, с бандюгами. Так давай-ка в последний раз насладимся свободой.

Посмотришь сейчас на моих родителей и не поверишь, что они выросли в одном городке, в одном веке, не говоря уж о том, что были женаты. Не говоря уж... Нет, об этом не надо думать. Она пошла одной дорогой, он — другой, и... На самом деле это не совсем так. Мама осталась здесь, папа переехал в Барнет. Но мама прошла большой путь, а папа остался на том уровне, где был.

У них есть только одно общее, и это общее объясняется с вами сейчас. Они даже беседовать друг с другом не в силах ни о чем, кроме меня, и я не могу утверждать, что это вызывает во мне настоящую гордость. Просто некоторые люди не способны общаться наедине.