Слепой. Приказано выжить

— В чем дело, товарищ генерал? — холодно осведомился Лагутин. — Меньше всего ожидал встретить вас — здесь и сейчас, да еще и при таких оригинальных обстоятельствах.

Его водитель стоял около машины, по грудь, как щитом, прикрытый дверцей, и, шаря глазами по сторонам, держал правую руку за лацканом пиджака. Водитель Потапчука из машины не вышел и даже не опустил стекло, что, увы, ничего не означало: выстрелить, если что, могли откуда угодно.

— Оригинальные обстоятельства — это сильно, — саркастически заметил временно не связанный субординацией Потапчук. — Люблю хорошего русского языка! Я к вам по делу, товарищ генерал. По имеющейся у меня информации вас хотят убить.

— Ты же, небось, и хочешь, — немного подумав, сказал генерал Лагутин.

Он был старше Федора Филипповича по должности и званию, но моложе его на десять лет, о чем, отдать ему должное, никогда не забывал. До панибратства и откровенного хамства он не опускался, и переход на «ты» в его устах означал предложение если не мира, то перемирия.

— В каждой шутке есть доля шутки, — сказал генерал Потапчук. — Именно я. Так, по крайней мере, это будет выглядеть постфактум. Анонимка была первым, подготовительным этапом. Все просто, как блин, и эффективно, как удар булыжником по черепу. И мотив налицо: ты объявил мне шах, а я, не видя иного выхода, снес тебя с доски.

Генерал Лагутин с силой потер ладонями уже нуждающиеся в бритье, шершавые от проступившей за сутки щетины щеки. Переключить сознание с одной темы на другую оказалось нелегко, уж очень резким был переход. Человек устал, торопится домой, чтобы урвать хоть пару часов сна, и мысли его по-прежнему заняты серьезной, более того, сильно задевающей за живое проблемой. И вдруг его останавливают посреди улицы и, даже толком не поздоровавшись, хлопают пыльным мешком по голове: а ты в курсе, что тебя хотят убить?

— А потом? — спросил он, чтобы не молчать.

— А потом оказал сопротивление при задержании и был убит. Или из страха перед приговором повесился в камере СИЗО. Что с меня, оборотня в погонах, возьмешь?

Петру Васильевичу, наконец, удалось собраться с мыслями.

— Погоди, Федор Филиппович, — взмолился он. — Тебе не кажется, что все это чересчур сложно и громоздко? Если кому-то понадобилась моя голова, заполучить ее не так уж трудно. Если нужна твоя — вот она, голубушка, отпиливай, уноси с собой и ставь на комод. Мы, хоть и генералы, но такие же простые смертные, как и все прочие люди. Шлепнуть генерала ФСБ сложнее, чем бомжа, но ненамного — как говорится, было бы желание. А ты мне за тридцать секунд сочинил целый детективный роман. И фабула, главное, интересная. Если я все правильно понял, кто-то хочет убрать тебя. И для достижения этой недосягаемой иными путями цели использует меня, генерал-полковника ФСБ и твоего непосредственного начальника, в качестве промежуточной мишени — убирает одного генерала, чтобы подставить другого. Ты сам-то понял, что нагородил?

Потапчук тяжело вздохнул.

— Это их фирменный стиль, — сказал он. — Ничего не делать напрямую, запутывать все так, чтобы в этом клубке потом сам черт не разобрался. Кроме того, они не могут знать наверняка, как много я выяснил и с кем успел поделиться информацией. Поэтому меня нужно не просто физически уничтожить, а полностью дискредитировать, чтобы все, что связано со мной, воспринималось однозначно: кто это сказал — Потапчук? Ну, с этой сволочи еще и не то станется! Вон, Гитлер, помнится, тоже любил поговорить…

Генерал Лагутин, не особенно скрываясь, зевнул в ладонь.

— Устал, — сообщил он. — Котелок совсем не варит. Никак не пойму, что происходит: то ли ты, Федор Филиппович, пытаешься заговорить мне зубы, то ли приболел. Видок у тебя, прямо скажем, неважнецкий, а уж разговоры… Паранойя — друг чекиста. Не напомнишь, чья это любимая поговорка? Правильно, твоя. Давай-ка, товарищ генерал, мы с тобой вернемся к этому разговору чуточку позже. Нам обоим надо выспаться и собраться с мыслями, а то у нас тут такие дела, что скоро половина управления, как ты, заговорит: тревога, нас атакуют пришельцы!

— Знаю я про ваши дела, — сообщил генерал Потапчук. — Причем знаю поболее вас всех, вместе взятых.

— Ишь ты, — полунасмешливо обронил Лагутин. — Час от часу не легче! Вот уж, действительно, в каждой шутке есть доля шутки. Суровцев-то, оказывается, был прав, когда предположил, что этот чертов тротил в вестибюле — твоих рук дело! Ну, что ты так смотришь? Ты же сам, лично его предупредил: нас слушают. Конечно, слушают, а как же иначе! Не хочу тебя обидеть, Федор Филиппович, но с тобой явно что-то не в порядке. Или в той анонимке все до последнего слова правда, и ты теперь нарочно под дурачка косишь, чтобы признали невменяемым? Молодец, тонко работаешь! Издалека, понемногу, не переигрывая — слово за слово, а там и до приступов буйства недалеко… Как бухгалтер Берлага: верните мне моих слонов!

— Слонов так слонов, — сказал Потапчук. — Хамить пожилому человеку нехорошо, но перевоспитывать вас, товарищ генерал-полковник, поздно, да и не моя это, слава Богу, забота. — Порывшись во внутреннем кармане пиджака, он достал оттуда и протянул Лагутину сложенный вчетверо лист бумаги. — Вот тебе твои слоны, Петр Васильевич. Просто чтобы ты не держал меня за старого дурака, у которого крыша поехала. И чтобы, перестав заниматься ерундой, нашел время спокойно меня выслушать и принял хотя бы самые элементарные меры предосторожности. Ну, и для пользы дела, конечно.

— Что это? — не делая попытки взять протянутую бумагу, настороженно спросил Лагутин.

— Имя и краткий перечень особых заслуг одного нашего хозяйственного деятеля, — сказал Федор Филиппович. — В ходе обеих чеченских кампаний и в промежутке между ними он такого наворотил, что, когда ему об этом напомнили, организовал всем московским силовикам веселую ночку, даже ни разу не пикнув. Вот что значит знать нужных людей и уметь найти к ним правильный подход. Бери, бери, а то, пока вы его будете самостоятельно вычислять, он пешком до Тимбукту добежит. Да он и так, наверное, уже на полпути.

— Использовал, а теперь сдаешь со всеми потрохами?

— Это обычная практика, ты не находишь? И потом, он не мой сотрудник, не мой агент, а просто проворовавшийся интендант, изменник, продававший боевикам оружие, из которого стреляли в наших ребят. Ему никто ничего не обещал, это во-первых. А во-вторых, сколь веревочке ни виться… Не век же ему жировать!

— Ладно… — Петр Васильевич, наконец, принял у Потапчука бумагу, развернул, недоверчиво глядя на собеседника исподлобья, опустил взгляд и быстро пробежал глазами текст. Лицо у него дрогнуло и изменилось, мгновенно превратившись в каменную маску с трудом сдерживаемой ярости. — Это правда?

— Часть этих сведений подтверждена документально, — сказал Потапчук, — и документы эти будут предъявлены по первому требованию. Да они и не понадобятся. Поймай его, возьми покрепче за хобот, и он все выложит раньше, чем ты успеешь хотя бы разок ударить его мордой об стол.

Лагутина убедили не столько конспективно изложенные на бумаге факты, сколько спокойная уверенность, звучавшая в словах Федора Филипповича, и брезгливое выражение его осунувшегося после бессонной ночи лица. Сунув листок в карман, он вооружился мобильным телефоном и не терпящим пререканий тоном отдал приказ о задержании.