Слепые отражения

Его разбитую голову за волосы грубо вывернули вверх, выгнули больно – в шее что-то туго хрустнуло и тут же колко стрельнуло в спину. Над ним нависали трое в чёрной одежде, в чёрных перчатках, в чёрных балаклавах. Лиц он не видел, только зияющие чернотой прорези для глаз. Его цинично держали ногами, безжалостно давили мокрыми грязными кроссовками в руки, грудь и живот, и молчали. У одного в руках блестел осколок зеркала.

Не сработал, похоже, «Хитрый ход» или сработал, а Вадим и был приманкой, про которую так много говорил Антон Александрович. Подставили всё же цинично и безжалостно неопытного юного ещё даже не сыщика под хищных Козлов, а отбить забыли. Доверие, что осторожно зарождалось внутри него, там недоразвитым и осталось, задыхалось оно сейчас, жёстко раздавленное чужими ногами. От накативших терпких обид слепла и без того хлипкая вера в людей и глохла от горечи безысходности надежда на справедливость.

Беззвучно стало. Незнакомец над Вадимом высоко поднял руку с зеркальным лезвием и вертикально направил его остриём Вадиму же в грудь. Он не принимал происходящего. Только кто ж его принятия сегодня спрашивал. Так, без спроса размахнулись и ударили.

Скрежет, грохот, толчок. Звон бьющегося стекла. Острая боль под рёбрами. Вадим судорожно встрепенулся, когда истошно заломило глубоко в груди, порывисто прогнулся чуть вверх, хрипло обрывисто вскрикнул, а на выдохе обессилено осел вниз, беззвучно вымученно просипев. Он всё ещё слабо дышал. Но недолго. У стены напротив уныло блеснул одинокий осколок старого зеркала. Зеркала бьют… Зачем бьют зеркала?.. Зачем убивают?..

Глава 6. Верни мне моё

– Кто-то собирает осколки… – настойчиво выдохнули шёпотом Вадиму в затылок.

Голова его распадалась на части, а тут ещё упрямо доставали со своими осколками. Что такое осколки, в конце-то концов, может, скажет кто? Вадима раздражала назойливая до тошноты пульсация в левом виске. Тукало там, монотонно стучало, терпеливо покусывая изнутри. Приложил руку ко лбу – жаром обдало, а к ладони мгновенно прилепилась мокрая испарина. С трудом открыл глаза и увидел, что стоит в мрачном коридоре у подножия широкой лестницы. Подался назад, шаря руками в темноте, и ни во что не упёрся, ничего не нащупал. Что произошло и когда, где он и он ли это сейчас, Вадим? Может, отражения снова его путают. Может, он просто с ума сошёл. Фрей рассказывал, что такое иногда случается с теми, кто говорит с отражениями.

Огляделся, глаза чуть привыкли к полумраку и неуправляемо таращились в пустоту, пытаясь угадать знакомые образы. Не выходило, свет им нужен был, а вокруг монотонная чернота. Поднял голову, а там, наверху сквозь густой мрак пробивался слабый блик.

Он шагнул вперёд, осторожно подошвой кроссовка нащупал просторную ступеньку, и ещё шагнул. Нудный скрип из-под ног предательски выдавал его в непроглядном здесь, подвывал в такт шагам, жалобно поскуливал. Вадим не отступал, опасливо шарил по деревянному основанию внизу, поднимался всё выше. Нащупал рукой перила: гладкие и прохладные на ощупь, приятные. Оглядывался по сторонам и вниз смотрел, прищуривался, попытался разглядеть хоть что-то, но не выходило, слишком темно. Свет был лишь там, наверху. Ещё шаг и ещё. Жалостливая лестница осталась позади, замерла в темноте, стоны её стихли, скрип угомонился, а Вадим обеспокоился. Впереди глухой коридор, в конце которого из-за чуть приоткрытой двери сочилось слабое освещение.

Опасливо шагал вперёд, руками старался найти стены, не дотянулся, двигался размеренно, аккуратно переступал с ноги на ногу, как по туго натянутому канату, словно боялся оступиться и сорваться.

Выкрашенная в белый глянец незапертая дверь вырвалась из темноты прямо перед Вадимом. Чуть пихнул её ногой и оказался в просторной унылой комнате. Мутный свет, который проливался отсюда в коридор, оказался ложным. Фонари с улицы нехотя делились яркостью с дремлющей комнатой, а та сквозила им в коридор.

Широкая аудитория, высокие потолки, три огромных окна в деревянных рамах, в левом углу массивный потрепанный временем шкаф из тёмного дерева. Похоже на школьный класс, только без парт и доски. Ну, конечно, почему сразу не догадался. Он в школе, в своей школе, где в этом году успешно закончил одиннадцатый класс.

Сдержанно продвигаясь вперёд, добрался до одного из окон и, не дотрагиваясь, выглянул вниз сквозь стекло. Знакомый двор и само здание снаружи. Он на верхнем этаже школы под самой крышей, а освещением оказалась уличная подсветка со стен. Вот только, где именно находилась эта комната, Вадим всё никак не мог понять. Шагнул ближе и сдержанно упёрся ладонями в стекло, мягко тёрся лбом, пытался разглядеть соседние классы.

Чуть сильнее надавил руками на стекло, и послышался сжатый хруст. Голову рывком поднял, увидел, как по поверхности стекла побежала широкая трещина, разделяя его на две неравные части. Ещё и ещё трещины, много их глубоких и мелких: оплетали паутиной, царапали стекло в хитроумный узор, мерзко шурша, крошили на бесформенные осколки. Ещё немного, и рухнет израненное окно с высоты и погребёт Вадим под прозрачными обломками.

Он встрёпано подался назад, а рядом на соседнем и том, что самое крайнее, окне послышался знакомый слабый шелест, следом скрежет и звон рвущихся на осколки стёкол.

– Кто-то собирает осколки… – не унимались у Вадима за спиной.

Он порывисто развернулся к выходу. Сгорбился, пытался заткнуть уши руками, чтобы тошный треск не ранил голову. Бьют стёкла. Кто их бьёт и зачем? Вадим не понимал. Морщился, щурился, вглядывался: зеркала на стенах, они, как и стекла на окнах, в тонких трещинах. Уродливая заразная болезнь легко расползались по отражающим поверхностям и дробила их на истрёпанные куски.

Зеркало в человеческий рост на дверце старого шкафа, который притаился в углу и пыталось спрятаться от стекольной заразы в густой темноте, с визгом разорвало на две части извилистой глубокой трещиной.

– Ты с отражениями разговариваешь…

Вадима не понимал, лихорадочно дёргал головой, пытаясь разобраться, что происходит. Раздражённо шарил взглядом по стенам, углам, окнам. Откуда идёт голос, и чей он? Брюзжание раненных стёкол ни на секунду не прекращалось. Скрипели они и скулили, навязчиво и мерзко скрежетали, рвали ухо на части, настойчиво лезли в голову, буравя Вадима. Сам не заметил, как провалился в тугую духоту. Руками растерянно тёр лицо, нос, глаза, губы. Стало трудно дышать. Почему так трудно дышать?

– И он тоже…

Впился руками в шею, вдыхал-выдыхал со свистом. Воспаленно бросился к ближайшему окну и жёстко ударил в стекло кулаками, ещё и ещё. Что сил было, старался пробить брешь среди трещин, чтобы впустить воздух с улицы и свободно вдохнуть.

Не справился, порезал руки в кровь и вскипел тут же от злости на самого себя. Снова и снова грубо колотил стекло, слабеющими кулаками, не отставал, и быстро выдохся. Обессилев, сполз по стене на пол и упёрся головой в подоконник, пытаясь дышать. Глотал раскаленный воздух, обжигая губы, рот, лёгкие, захлёбывался духотой и медленно угасал. Упрямыми пальцами попытался расстегнуть верхние пуговицы на рубашке, но с горьким сожалением осознал, что на нём футболка и толстовка.

– Ты мешаешь ему…

А отражения как же?! Где отражения, которым он так часто и так дорого платит в последнее время?! Где они, где?! Почему помощи не предлагают?! Спрятались в стёклах и зеркалах и опасливо выглядывают с той стороны: «Жив ли там ещё Вадим или уже всё, можно выходить?» Трусливые мямли, от которых слова доброго не дождёшься! А как заплатить за разговор, так давай, парень, делись собой, да побольше, побольнее, наизнанку вывернись, но часть себя отдай! А сами?! Где они сейчас, когда нужны, где?!