Слепые отражения

Яростно шипя, Вадим отбросил прочь от себя злосчастное зеркало, задышал больно, но свободно и чисто. Осколок, остро звякнув, упал рядом на пол, но не разлетелся на части, а остался целым и невредимым. Незнакомец там, внутри, громко рассмеялся наперекор Вадиму, надменно задрав вверх голову, приговорил:

– Ты отдашь мне моё! Скоро! Я рядом! Я всегда рядом, детка! Всегда!

Отражение не унималось, насмехалось над ним, захлёбываясь ехидством. Вадим, остервенело сипя, качнулся чуть назад, тут же поймал шаткое равновесие, сосредоточился, прицелился, замахнулся ногой, чтобы раздавить неполноценное отражение, но в нос его ударил резкий запах – защипало во рту, загорелось в глазах. Да, что ж вы делаете?! Зажмурился, закрыл лицо руками, отшатнулся к стене. Открыл глаза, и слепящий свет с потолка безжалостно согнул его в корявой позе, и он, жалко проскрипев, зарылся в своих обессиливших руках. Вадим болезненно скорчился в попытке кричать и безвольно осел обратно, упал, а глаза его неподвижно впились в потолок. Не мог моргать, дрожал мелко-мелко. Вновь провалился в темноту и тут же врывался обратно в яркость. Вздрагивал резко и неуправляемо. Ноги ломало, выворачивало, стягивало в тугие мучительные узлы, тут же отпускало. Не понимал, не принимал сам себя. Это не с ним так сейчас. Как судороги, так умирают, наверное. А он умирать не собирался. Не умирает ведь, правда?! Почему молчите все?! Почему же вы все молчите?!

Сознание играло с Вадимом в необъяснимые игры. Он бесплотно цеплялся за голоса вокруг, за лица. Алиса, Артём, Павел Петрович, доктор Григ. Доктор… Доктор сейчас точно поможет. А сам он всё продолжал биться за себя с жуткими конвульсиями, вырываясь из темноты туда, где его называли по имени, где Алиса прикладывала к его голове холод, приносящий облегчение и покой. Снова засасывало в плотную слепоту и глухоту, а он не хотел, противился, бесполезно тянулся к Алисе руками, но не дотягивался. Безумно жаждал дотронуться, вцепиться в неё, чтобы видеть её яркие зелёные глаза, слышать голос, чувствовать то глупое тепло, что за ним по пятом ходило, грело и хранило, а он так и не сохранился, рассыпался в мелкий колкий песок. Хотел, чтобы Алиса удержала его среди живых и не позволяла погружаться в бессознательное.

Прояснилось всё постепенно. Дыхание выровнялось, ломать перестало и внутри и снаружи, тугие узлы, которые скручивали ноги, развязались. Звуки вернулись и запахи, и цвета. Медленно открыл глаза, поморгал пару раз, и увидел над собой школьного доктора Грига. Понурый уставший взгляд. Смотрел он на Вадима и пытался улыбнуться, а выходила тревога.

– Молодец, Вадим, молодец. Отпустили тебя. И мы молодцы. Мы вытащили, – с облегчением выдохнул Григ, присаживаясь рядом с Вадимом. – Ты вернулся, ты справился. Напугал ты нас. Как же ты нас всех напугал. Дыши только теперь. Дыши.

Глава 7. Сыщик

Дышать оказалось больно и хрипло, говорить трудно и неуклюже, нос и глаза в слёзы продрало от запаха нашатыря. Осознавать, что находишься в школе в личном кабинете директора Павла Петровича Фрея – помешательство. Всё в пробитой скулящей от боли голове Вадима окончательно перепуталось: город, набережная, нападение неизвестных в балаклавах, странная комната с живым человеком внутри зеркального осколка, и тот, кто просил отдать что-то, о чём Вадим уж точно не знал. И холодно, в кабинете директора оказалось невыносимо холодно.

Чуть осмотрелся и понял, откуда тянет ледяным воздухом. Окна в комнате распахнуты настежь в ночь, впуская внутрь колкий ветер и мелкие снежинки. Рядом за столом директора сидел Артём. У окна сам Фрей и Григ о чём-то бурно переговаривались, Вадим видел их в полглаза. Артём был ещё бледнее, чем в том доме, где они совсем недавно нашли Кирилла. Друг с нескрываемой злостью монотонно тарабанил по столешнице кулаком, глядя в никуда.

Вадим, безжалостно истрёпанный отражениями, неподвижно лежал на кожаном диване директора. Он не мог пошевелиться, не мог распрямиться и расправиться из уродливой позы, в которую вернулся из отражений, в полноценного человека. Город, набережная, Кирилл, комната. Город, набережная, зеркала, стекла. Зеркала… Бьют зеркала… Зачем бьют?

Когда он судорожно подёрнул плечами, как-то неуправляемо встрепенулись обессилившие его руки, тут же остро кольнуло под ребрами, ухнуло тяжестью в живот и покатило горечью к горлу. Слабость уверенно поедала Вадима. Взмок весь, испарина проявилась на лице и на шее. Тошнота вверх поднималась. Чуть голову вверх выгнул, часто-часто сухо сглатывая. Может, умирает он сейчас, почему никто не подходит и не помогает? Стоят, молчат, смотрят. Приятно, что ли им всем наблюдать, как Вадима ломает?

– Пей, давай, Вадим. Пей, – рука доктора Грига осторожно приподнял голову Вадима.

Он вымученно выдохнул, на тихий стон и то сил не было. Помогите же уже, в конце концов.

– Сейчас отпустит, – подбодрил доктор. Уточнил тут же: – Отпустят.

Вадим силился разлепить губы, чтоб утолить мучительную жажду, но не справлялся. Пожух целиком изнутри, промок снаружи. Док всё понял, бесстрастно разжал ему зубы и влил воды. Вадим и глотать в одночасье разучился. Обратно жидкость вытягивало, но он не пускал, старался, как мог, в себя тянул и побеждал слабость, неярко так, но упорно. Ещё доктор вливал воды и ещё. Вадим же напористо прорывался сквозь безвольное «не могу», проглатывал, давился, хрипел, а после легче пошло. Когда вдоволь напился, навалилось насыщенное облегчение. Вот теперь только его отпустили.

Рывком Вадима отправили в вертикальное положение, не спросили, может, не может. Дёрнули дерзко вверх его изможденного и разбитого, усадили прямо, спиной прижали к мягкой кожаной спинке дивана, поддерживали за плечи, чтоб не свалился.

Конец ознакомительного фрагмента.