Слипер и Дример

вместе с ним погружается сейчас в тёмную и мутную глубину забытья.

— Вот там мы и встретимся, — почему-то весело подумал матрос Шматко. И уснул.

Он так и не услышал разрывающего воздух грохота взрыва, когда торпедоносец взлетел на

воздух, едва тронувшись с места, почти мгновенно разметав всего себя по серым стальным волнам

Финского залива. Занятый молитвой, Шматко не заметил там, в глубине, тонкий трос,

связывающий лежащую на дне подводную лодку с огромной замаскированной миной возле неё.

Едва катер сдвинул опасный груз, как всё в радиусе семидесяти метров было превращено в мелкое

крошево. Всё. И рыбы, и камни на дне, и катер на волнах, и подлодка в глубине, и русские

матросы, и немецкие мёртвые подводники. Всё, кроме самого матроса Феоктиста Шматко,

который был выкинут в ледяной воздух над волнами и по счастливому стечению обстоятельств (а

может, потому что успел-таки от чистого сердца впервые в жизни помолиться) не утонул, упав в

воду. И стоявший невдалеке на якоре такой же торпедоносец быстро подоспел и взял его на борт.

Контуженого, но живого. И первое, что увидел один-единственный уцелевший в этой боевой

операции матрос Шматко, очнувшись через несколько дней в госпитале, были полные слёз глаза

несравненной и всеми в Кронштадтском порту обсуждаемой медсестры Нюры. Артемия

Феоктистовича в моряцкой боевой головушке уже не было, и эти прекрасные черты милой Нюры,

аки и все её остальные достоинства, бухгалтеру Шматко предстояло увидеть весьма позже.

Великий Вездесущный Тутытам и его туристическое агентство Белочников

Стрелочкиных

Резкий свет пробился сквозь его, Артемия Феоктистовича Шматко, веки. Бухгалтер потянулся

было сладко, а затем подскочил, словно ужаленный Страстной Напастью. Руки-то его были на

руле! О, Великий Тутытам!

«Я уснул за рулём!» — пролетела пикирующей Белкой-Парашютягой первая его мысль.

«Я жив!» — пронеслась вслед за ней Белкой-Дельтапланерюгой вторая.

93

«Ура!» — тут уже чёткий и цепкий бухгалтерский мозг взял всё под свой неусыпный

математический контроль. Быстро обежав вниманием ноги-руки, мозг констатировал, что

управление машиной в полном порядке. И неторопливо, последними в очереди, распахнулись

глаза.

— Кутунгескэ джаляб! — неожиданно для самого себя заорал Артемий Феоктистович на

чужестранном ему, далёком языке.

Кругом простирались горы. Да такие, что ему, рядовому бухгалтеру, жившему в комнатах

Буркиной Фасо, и не снились никогда. Снежные вершины сияли, словно намытый хрустальный

сервиз в серванте его бабушки. Дорогой читатель, чему удивляться? Все бабушки вселенной

одинаковы. Во всех сервантах всех галактик стоят одни и те же хрустальные сервизы. Биллионы

сервизов. Биллионы бабушек. И по всей вселенной вторые намывают и стерегут первых в

биллионах сервантов. Памаги-и-ите!

— Вай Дод! — заорал Артемий и переключился на родной планетарный язык: — И куда

дальше?! И как мне вернуться домой? И где я? И сколько нас тут?

Но горы молчали. И высились вокруг, словно грозные пограничники, поймавшие наконец-то

нарушителя государственных пределов с полными карманами жевачки. Мало того, где-то в

глубине бухгалтеровского мозга некто противным кошачьим голосом запел: «На границе тучей

ходит бурый, край утробой мишиной помят…».

Артемий Феоктистович поёжился в сюртучном пиджмаке и сжался утробой.

— И как же это я пролетел селение-то? Иб ту ю мэ мэ! Никто ж не остановил. А главное,

никого не сбил, не задел. Вах-вах, чудо-то какое! — Он кудахтал о своём несбывшемся ДТП, но

вдруг резко сник. И припомнился Артемию странный сон, виданный им вроде как только что. И

каким-то непонятным, но вполне ощутимым образом Феоктистыч почувствовал, как многие и

многие детали чего-то несусветно большого и великого сейчас очень быстро складываются в одну

цельную и вполне конкретную картину. Ум отказывался это объяснять, но душа всё поняла и

затихла в предчувствии. Да, дорогой Артемий Феоктистович, бухгалтерский ум не был знаком с

механизмом срабатывания системных узлов закона кармы. А душа это знала очень даже хорошо.

— Чё делать-то? — задал он знаменитый риторический вопрос всех племён и народов.

Даже тормозить в таком месте было жутко. Артемию казалось, что если он остановит машину и

выйдет на дорогу, то окружающая чужая реальность сразу обретёт свою настоящесть, и тогда уж

никуда будет не деться. Его бухгалтерский разум ещё надеялся, что все эти горы — просто яркий

и болезненный сон, и что морок вот-вот растает. Но кошмар о грозных горах-пограничниках никак

не желал таять. Они как бы говорили Артемию Феоктистовичу: «Что ж мы, мороженое какое-нить

там дешёвое? Пломбир, что ли, мы тебе? Крем, понимаешь, брюле? С какого-такого перепугу нам

таять? Алё, гараж, здесь не кондитерская!»

Бухгалтер хотел протереть глаза указательными пальцами, но руки были заняты проклятым

рулём. Решение остановиться Артемий принял внезапно и единогласно, ибо никто не возражал. А

и некому было. Наш горе-бухгалтер в этом кошмаре кочумал совсем один. Он выбрал на горном

94

серпантине поворот поплавнее и, сбавив ход, прижался, насколько было можно, к воображаемой

обочине. Покрышки прошуршали по мелкому песку и остановились. Открыв дверь, Артемий

Феоктистович вывалился на дорогу, тяжело дыша. Он наконец-то дал волю своему неуёмному

желанию протереть глаза, но, увы, сие ничего не изменило. Магическое действие, столь часто

спасавшее в детстве от случайных мелких галлюцинаций, здесь и сейчас не возымело никакого