Слишком близко

= 11 =

— Что?! — вздрогнула, ожидая чего угодно. В груди холодом разлился страх. Ведь я надеялась вот-вот уйти, сбежать, спрятаться, и неожиданное препятствие окончательно лишило меня выдержки.

Руки затряслись. Маска, которую старательно держала на лице, сошла, явив самодовольному Кёлеру мои подавленность и испуг.

Максим даже паузу взял, чтобы полюбоваться моим отчаянием, задрал квадратный подбородок, став еще больше походить на самодура-барина, стращавшего крестьянку.

— Раньше, Вера, надо было думать. А теперь не стоит ломать комедию — бери телефон и звони своему любовнику, — он удобнее устроился в кресле и выразительно вскинул бровь. — Бывшему.

«Любовнику…» — резанул слух довольный, ставший бархатным, голос Келера. Зато от злости я пришла в себя.

«Путь думает что хочет, лишь бы не докопался до правды!» — судорожно размышляла, пытаясь выловить в сумке сотовый.

В красивой, небольшой сумке у меня всегда порядок, но сейчас, нервничая, я не могла найти его. Сумка будто стала бездонной. Или я рассеянной под давящим взглядом Келера.

То, что еще недавно стояла перед ним в унизительной, бесстыдной позе, жгло память. Он теперь смотрел на меня не то, чтобы безразлично, цинично, давяще, а как-то иначе. Я не могла еще до конца осознать, да и не до этого, но кожей чувствовала: сидит и строит на меня планы, которые прямо сейчас «вертятся» в его голове, отражаются на самодовольном лице, в красивой, чувственной улыбке, от которой меня тошнит, хотя раньше она казалась мне очень привлекательной. Боюсь, если прикоснется ко мне — меня вырвет.

Наконец я выловила сотовый, набрала в грудь воздуха, потому что от волнения порой забывала дышать, и попыталась разблокировать экран. Увы, для моей психики произошедшего было слишком много. Палец вспотел, и гаджет отказывался принимать мой персональный пароль, который измениться за двадцать минут ну никак не мог. Он и за всю жизнь-то не меняется.

Одновременно пыталась успокоиться и придумать, что сказать Виктору Михайловичу. Хотя… Максим Викторович так ненавидит своего отца, что сам уже все придумал.

Торопливо вытерла ладонь о борт жакета. Вышло по-ребячески, чем вызвала в Келере довольный громкий хмык.

Когда нашла номер, прежде чем нажать на вызов, ляпнула:

— На громкую связь поставить? — хотела съязвить, но увидев довольный кивок Келера, обругала себя.

«Дура! И зачем подала идею?! Кто тянул за язык?!» — теперь выкрутиться из передряги остановилось сложнее.

— Жаль, я не увижу его лица, — процедил сквозь зубы Келер с недоброй полуулыбкой. Я поежилась.

Когда в кабинете раздались из динамика громкие гудки, села на стул и повернулась к Кёлеру-младшему спиной. Не хочу и не могу смотреть в его самодовольное лицо. Подумать только, он мне нравился!

«Ничего, Вера, зато теперь ты огребешь его «внимания» по самое не балуй. И, подозреваю, во все места».

Едкие мысли помогли ощутить злость, раздражение, зато я собралась с духом для важнейшего разговора, от которого зависели моя дальнейшая жизнь и жизнь моих родных.

— Да, Вера, — раздался громкий, бодрый и в то же время удивленный голос Виктора Михайловича. В реальности я редко ему звонила — по пальцам одной руки эти случаи можно пересчитать. Это всегда он мне звонил, а я бежала выполнять работу.

— Виктор Михайлович, день добрый еще раз, — строго произнесла я, чтобы сразу его настроить на мысли, что веду себя не так, как обычно. — Простите, но должна сказать вам, что я полюбила вашего сына, и… мы больше не сможем… уединяться. Я… — Боже, как стучало в висках от волнения. Начальник тоже затих. Повисшая тишина пугала.

— Я могу передать привет сыну? — неожиданно скупо спросил Келер-старший.

— Ну… — я растерянно повернулась к Келеру-младшему. — Нет, но, если хотите, дам ему трубку.

— Ага, значит, громкой связи нет. Тогда постарайся убедить его, что между нами ничего не было — он может огорчить Анечку… — после слов Виктора Михайловича я перестала дышать. Он понял! Подыграл! Получилось!

— Хорошо, я все поняла, — пытаясь унять радость, ответила приглушенно. — И, пожалуйста, не надо так огорчаться. Все, что лежит вне рамок наших интимных отношений, все свои рабочие обязанности я буду выполнять добросовестно.

— Это уже личный разговор. Объяснишься вечером, — спокойно сказал Виктор Михайлович и бросил трубку.

«Ну вот! Часть дела сделана, — я медленно убрала телефон от лица и опустила взгляд на колени. Что теперь?»

«И ковер грязный», — подметила вдруг. — Не хотелось бы заниматься сексом в такой грязи».

Я чувствовала себя бесправной жертвой, барашком, отданным на заклание. Или это был ягненок? Неважно, но я не буду жертвой. Нет. Я ни в чем не виновата, это раз. И два, немного успокоившись, приняла решение: хочет этот мудак мое тело — хорошо. Но можно так отдаться, что он наестся на годы вперед.

«Тело меня не предаст, — сказала сама себе. — Ни звука, ни стона от меня не услышит!»

— Я выполнила ваше требование, Максим Викторович, — произнесла я, не оборачиваясь. — Что-то еще?

— Замечательно. Не хочешь повернуться и общаться, как все воспитанные, сдержанные люди?

— Успею еще на вас, Максим Викторович, насмотреться, — сухо бросила. — Вы что-то еще хотите? Или я могу идти?

— Иди. Твой номер телефона у меня есть, так что… сброшу смс и пришлю водителя.

Я встала и, выпрямив спину до боли в позвоночнике, вышла из ненавистного, пропахшего сигарами, кабинета.

= 12 =

Сидя на заднем сиденье такси, я бессмысленно смотрела на проносившиеся перед глазами дома и улицы. На душе противно, тошно, и только врожденное упрямство не давало мне беспомощно разреветься.

Когда тренькнул телефон, брать его не хотела. Но опознав сигнал, установленный на входящие Виктора Михайловича, протянула руку.

«Ты одна? — было написано в смс-ке. — Езжай сразу домой».

Вот такой Келер-старший. Никаких истерик по телефону — сразу выдержка и молниеносное решение. Представив его собранного, сидящего во главе большого стола за бумагами, я взяла себя в руки.