Слишком большое сходство (сборник)

– Осталось! А задержись я в очереди за кефиром еще на полчаса, вы можете сказать, что здесь могло остаться? Можете?!

– Давно живете в этой квартире?

– Лет десять.

– Значит, у них было время присмотреться...

– У кого? – насторожился Фиалкин.

– У преступников. По их понятиям, вы довольно состоятельный человек, у вас много вещей, которые всегда можно продать... Есть что-нибудь кожаное, дубленое? – Ксенофонтов кивнул на шкаф.

– Есть. И кожаное, и дубленое.

– Да... Надо вам убираться с первого этажа.

– Давно бы выбрался, да... сердце, – Фиалкин, кажется, проникся доверием к Ксенофонтову. – Одышка.

– Как же это вы с вашим сердцем на новую жену решились?

– Сердцу не прикажешь... – вздохнул Фиалкин.

– Выходит, вы и с прежней женой здесь жили, в этой квартире?

– Да. После развода она с сыном перебралась в квартиру моей нынешней жены. Однокомнатная, но вполне приличная. При размене им все равно не досталась бы лучшая.

– Наверное, это разумно... – кивнул Ксенофонтов. – Хорошая была ваза? – Он поднял с пола хрустальный осколок.

– Не знаю, хорошая ли она была, но... Жена подарила на день рождения.

– Та жена или эта? – Ксенофонтов внимательно рассматривал мерцающий осколок.

– Эта не успела еще ничего подарить.

– Подарит.

Из второй комнаты вышел Зайцев, полистал блокнот, взглянул на Фиалкина.

– У вас есть завистники, враги, недоброжелатели?

– А у кого их нет? У вас? Есть и у вас. Враги должны быть у каждого, как и друзья, работа, одежда. Что нам дает силы жить? Друзья? Нет. Враги. Ради них мы совершаем подвиги, делаем покупки, ради них стремимся и достигаем. И каждым своим успехом, обновкой, улыбкой мы их по морде, по морде, по морде! – Фиалкин все более увлекался посетившей его мыслью.

– Они не могли забраться в квартиру?

– Наверно, мои враги могут желать мне самого страшного, этого не исключаю, но в квартиру... заниматься глумлением... Нет. В порошок стереть меня не откажутся, в котле сварят, шкуру снимут, на вечное поселение сошлют к черту на кулички – только дай! Разжаловать из начальника отдела в вахтеры... Для этого они даже не пожалеют по десятке сброситься... Но в дом не полезут. Побоятся. Уж лучше бы унесли эту вазу! – с сожалением проговорил Фиалкин. – Глядишь, где-нибудь в комиссионке бы и нашлась.

– Видно, в спешке уронили, – заметил Ксенофонтов. – Когда услышали, как в двери ключ заворочался.

– Продолжим, – суховато сказал Зайцев. – Кто-нибудь знал, что у вас есть магнитофон, транзистор?

– На работе знали, соседи... тайны из этого я не делал.

– Дорогие игрушки, – заметил Ксенофонтов. – По тыще каждая.

– А то и по две, – поправил Фиалкин.

– Тогда все становится понятнее, – проговорил Зайцев. – Первый этаж, окно выходит в заросли... Не исключено, что в кустах его уже поджидали соучастники... Картина преступления в общих чертах ясна. Вопросы есть? – повернулся он к Ксенофонтову.

– Все, что были, я задал, новые еще не созрели.

Вернулись двое оперативников. Зайцев поручил им опросить жильцов – не видели ли они у подъезда кого-нибудь подозрительного за последние два часа. Оказалось, видели. Несколько старушек, для которых сидение у окна заменяло все радости жизни, рассказали, что парень в нейлоновой куртке, вязаной шапочке и тренировочных брюках торчал у подъезда, не то ожидая кого-то, не то не решаясь войти. Вел он себя довольно странно – каждый раз, когда на дорожке к дому появлялся кто-либо, парень тут же поворачивал в обратную сторону. В подъезд он вошел, когда вокруг никого не было.

– Так, – удовлетворенно проговорил Зайцев. – Вязаная шапочка, нейлоновая куртка, тренировочные брюки... Не узнать его просто невозможно. Пойдемте, ребята, кое-что уточним, – Зайцев с оперативниками вышел на кухню.

– Вот видите, все складывается как нельзя лучше, – сказал Ксенофонтов хозяину. – Вам повезло со следователем.

– Мне и с вором повезло, – заметил хозяин. – Так что у меня сегодня вообще сплошные удачи.

– Прекрасный был пират, – Ксенофонтов показал на изломанный парусник.

– Да, – горестно кивнул Фиалкин. – Сынишка подарил.

– У вас хорошие отношения с сыном?

– Были. С тех пор, как они с матерью выехали, он здесь больше не появлялся. Я пытался выйти на него, звонил, во дворе подстерегал – ни в какую. Все происшедшее он воспринял как предательство. Мое предательство. – Фиалкин тяжело сел в охнувшее кресло и, поставив локти на колени, подпер щеки ладонями, отчего весь вид его стал беспомощным и удрученным.

– В чем-то он, наверно, прав... Вы предложили ему убираться вместе с матерью, и не куда-нибудь, а в квартиру своей нынешней жены. Это можно воспринять как оскорбление. Ну, хорошо, вы им предложили не убираться, а выехать, переехать, можно и так выразиться... Но суть-то остается прежней. Они свои узлы вынесли, вы внесли узлы чужой тети, пусть молодой и красивой тети, но это ничего не меняет. Даже усугубляет! – Ксенофонтов поднял указательный палец. – Вы дали им понять: она достойнее их, более заслуживает вашей любви... Мне кажется, сын должен был перенести это довольно тяжело.

– Так оно и было... Он будто в оцепенение впал... Иногда я жалею, что затеял всю эту авантюру. А иногда нет...

– Когда у вас день рождения? – неожиданно спросил Ксенофонтов.

– У меня? – встрепенулся Фиалкин. – Сейчас скажу... Это... сегодня. Да, сегодня. А что?

– Больше вопросов нет, – Ксенофонтов поднялся.

– Это в каком смысле?

– В том смысле, что преступление перестало быть загадочным. Вас не удивляет, что именно в день рождения вы лишились двух подарков – от жены и от сына?

– Вы хотите сказать... – Фиалкин поднялся и, побледнев, некоторое время смотрел на Ксенофонтова, не видя его. – Вы хотите сказать...

В это время в комнату быстро вошел Зайцев. На его лице играла еле заметная улыбка, движения были уверенными.

– Все в порядке! – сказал он. – Нашлась свидетельница, которая видела, как к парню в вязаной шапочке подошел жилец из седьмой квартиры, они пожали друг другу руки, перебросились несколькими словами и разошлись. Сейчас жилец седьмой квартиры на работе, будет часа через два. Через два часа я и спрошу у него: с кем он так мило беседовал у своего подъезда, кто это был в вязаной шапочке, нейлоновой куртке и тренировочных брюках? Вот так надо работать, Ксенофонтов! А что это вы такие загадочные и молчаливые?

– Видишь ли, Зайцев... – медленно проговорил Ксенофонтов. – Не знаю, право, как и сказать, чтобы не огорчить тебя, не обесценивать твою работу, проведенную с таким блеском...

– Ну? Ну?!

– Дело в том, что, как мне кажется... Гражданин пострадавший... Мне кажется, он решил отказаться от своего заявления. Я вас правильно понял? – повернулся Ксенофонтов к Фиалкину.

– Да, – тот виновато посмотрел на Зайцева, потоптался, отвернувшись к растоптанному паруснику. – Пожалуй, не стоит поднимать шум из-за такого пустяка. Нет-нет, я отказываюсь признать себя потерпевшим. И не просите, и не уговаривайте! – голос Фиалкина окреп.