Сломленные

Он молчит несколько мгновений, исследуя взглядом моё лицо. Я замечаю именно тот момент, когда он понимает, что я говорю правду. В ту же секунду до него доходит, что не у него одного есть проблемы. Что не ему одному необходимо исцеление.

— Что ж, — начинает он мягким, почти подразнивающим голосом, — это правда. Ты то ещё недоразумение. Волосы будто гнездо, а майка, по-моему, надета наизнанку.

Я награждаю его недоверчивым взглядом, а потом оглядываю свою майку. Мне кажется, что всё нормально, но в комнате темно, и я не щупала её руками, как щупал он.

— И тебе не идёт красный, — поддерживает он, указывая на мой халат. — Придерживайся розового.

Я шокировано смеюсь.

— Серьёзно?

Он пожимает плечами, хотя мне кажется, что я замечаю намёк на улыбку.

Вскидываю брови.

— В следующий раз, когда решу спасти тебя из Кошмарлэнда, обязательно наряжусь в коктейльное платье и сделаю причёску.

Он никак не реагирует на мои слова.

— А знаешь, что не подходит мне?

Мои глаза проходятся по его обнажённому торсу. Одежда?

Он подмигивает, будто бы точно зная, о чём я думаю. Щёки заливает румянец.

— Посиневшие яйца. Мне не идут посиневшие яйца, — отвечает он.

Не могу сдержаться. Я тихонько смеюсь.

— Да уж. Прости. Всё, эм…

— Накалилось, — заканчивает он за меня. — Всё накалилось.

Я встречаюсь с ним глазами.

— Да. Именно так.

— И мы остановились, потому что?..

— Пол…

— Не надо, — со стоном просит он. — Я уже знаю, что ты не собираешься рассказывать мне подлинную историю о том, почему ты испугалась, поэтому просто забудь.

Я делаю глубокий вдох.

— Я расскажу тебе о своих проблемах, если ты расскажешь мне о своём сне.

Его улыбка сходит на нет.

— Не надо. Не веди себя так, будто наши секреты — это одно и то же или подходят для честной сделки.

Я пропускаю его слова мимо ушей.

— Ты с кем-нибудь вообще об этом разговаривал?

В ответ он падает на спину, а я вздыхаю, узнавая признаки того, что он начинает закрываться.

Но он удивляет меня.

— Нет, — его голос тих. — Я никогда никому не рассказывал.

— Тебе станет лучше, если ты расскажешь.

Он поворачивает голову в мою сторону.

— То есть мне станет лучше, если я расскажу о своём дерьме, но ты продолжишь хранить свои проблемы под замком?

Я открываю рот, чтобы ответить, но в его словах есть смысл.

— Мои проблемы свежее, — отвечаю я в конце концов.

Он фыркает.

— Тогда давай посмотрим на это со стороны тех, чьи проблемы пролежали на полке слишком долго. Чем дольше они гниют, тем важнее тебе становится держать крышку закрытой.

Я чувствую маленький прилив наслаждения. Он не совсем открылся, но и напрягается, когда я приближаюсь к щекотливым темам. И хоть мне отчаянно хочется продолжить настаивать, я считаю, что лучше закончить, пока нахожусь на верном пути. Нужно выманивать его медленно.

Поэтому вместо того, чтобы напустить на него все известные мне приёмы психиатрии, я одариваю его сдержанной улыбкой и начинаю смещаться к краю кровати. Мне необходимо выбраться из этой комнаты до того, как мы напортачим.

Он касается рукой моей коленки, и я застываю, потому что это прикосновение ласковое и умоляющее.

Я вопросительно поднимаю брови, но он отводит взгляд, отстраняясь, прежде чем успевает сказать всё, что у него на уме. Делаю догадку:

— Не хочешь больше спать? — интересуюсь я, зная, что, спросив у двадцатичетырёхлетнего старика, боится ли он страшных снов, скорее всего, заработаю в ответ средний палец.

Пол не отвечает. Словами. Но когда он встречается со мной глазами, я всё понимаю. Он не хочет быть один. Я позволяю ему остаться при своей мужской гордости, поэтому не заставляю сказать это вслух. Я не могу уйти от него. Не сейчас. Вновь начинаю двигаться, переместившись к изножью кровати, где подхватываю простыни, сбившиеся у его ног.

— Сначала о главном, — я сохраняю голос сухим. — Ты должен знать, что я жуткий обниматор.

— Нет такого слова, — отвечает он.

— Нет, есть. Ещё я дерусь и толкаюсь, — говорю я, постукивая пальцами ему по коленке, призывая его поднять ногу, чтобы я могла вытащить всё одеяло.

Он едва ощутимо напрягается, и я с запозданием понимаю, что только что сделала. Я потрогала его ногу — его больную ногу. Так увлеклась, пытаясь не глазеть на его хозяйство, что обо всём позабыла.

Мои глаза устремляются к его лицу, но выражение на нём нечитаемое. Как обычно. Но, по крайней мере, он не сорвался.

Я отдёргиваю руку, но даю своим глаза вернуться к его ноге. Не знаю, чего я ждала. Прикрытые чужой кожей торчащие в разные стороны кости, или ещё что.

Но она выглядит просто… иначе. Как кожа разной текстуры на одной стороне бедра. Может быть, ему пересаживали кожу?

— Видела бы ты другого парня, — мягко говорит он.

Я издаю тихий смешок, хотя это и не смешно. Он говорит об этом. И разрешает мне смотреть.

В награду за его маленькие шажочки, я вновь меняю тему:

— Послушай, солдатик, если ты снова начнёшь вопить во сне, сделка на обнимашки отменяется.

— Не помню, чтобы заключал сделку на обнимашки.

— Заключал, — подтверждаю я. — Своими глазами.

— Девчачий бред, понятно, — отзывается он. Но всё равно поднимает руку, освобождая для меня местечко, куда я ныряю, пока он не передумал.

Что касается нарушения границ, обнимашки — это почти так же плохо, как и поцелуи с ним, но в мире нет ничего, что могло бы заставить меня покинуть эту постель.

Я колеблюсь всего секунду, прежде чем утыкаюсь головой ему в плечо. Мне не следует касаться его. После случившегося — почти случившегося — мне правда не следует его трогать. Но я, кажется, не могу остановить свою руку от того, чтобы она не скользила по его плечу, а потом вдоль бицепсов. Я начинаю прослеживать пальцами дорожку вниз по предплечью к запястью, когда он дёргается и напрягается.

Я поднимаю на него удивлённый взгляд, но он по-прежнему смотрит в потолок. Делает долгий, намеренный вдох, и меня озаряет, что он пытается заставить себя расслабиться. Чтобы не разозлиться из-за…

Мои глаза путешествуют к тому месту, где моя ладонь покоится на нижней части его руки.

Отметин не видно. Ничего похожего на шрамы на лице. Но с его запястьями что-то случилось. Что-то бесчеловечное и жестокое.

Я тяжело сглатываю.

— Хочешь поговорить? — спрашиваю у него.