Сломленные

Мои руки находят её плечи до того, как она успевает до меня дотронуться, и пальцы сжимаются в недолгом стремлении притянуть её ближе, прежде чем я весьма сознательно, почти грубо отталкиваю её назад. Я не делаю ей больно. Я бы никогда не причинил ей боль, не физическую, но мука на её лице подсказывает мне, что моё отторжение бьёт куда-то глубже.

Хорошо.

— Если бы это зависело от меня, ты бы отправилась в Нью-Йорком первым же рейсом, — говорю я.

Она бросает на меня недоверчивый взгляд.

— Да брось. Из-за того, что я прочла статью о тебе? Экстренное сообщение: я могла сделать это в любой момент.

— Да, но не сделала! — я ненавижу дикую боль в собственном голосе. — Ты ждала этого момента, ждала, когда я начну тебе верить, чтобы ударить в спину. Ждала, когда я захочу тебя.

Лицемерно, конечно. Я прочёл её сообщение. Но почему-то то, что я прочёл одно крошечное сообщение от парня, о котором она никогда даже не упоминала, кажется не таким глобальным, как то, что сделала она. Мы оба виноваты в том, что выискивали друг о друге информацию, да. Но она знала, что этим я не готов делиться. Она не дала мне шанса.

— Я этого не знала! Ты преувеличиваешь и несёшь чепуху, Пол.

Я качаю головой.

— Хочешь знать настоящую причину того, что ты всё ещё здесь? Настоящую причину, из-за которой я не вышвырнул твою упругую задницу, как вышвырнул других, в ту же секунду, как ты вошла в дверь?

Нервозность мелькает на её лице.

— Потому что мы связаны?

Я издаю резкий жужжащий звук.

— Нет. Видишь ли, Оливия, я вынужден вытерпеть тебя три месяца, иначе мой отец выкинет меня на улицу.

У неё слегка отвисает челюсть, что служит доказательством того, что она определённо не знала об ультиматуме моего отца.

— Да, — произношу я, ощущая маленькую победу от боли на её лице. — Уютные вечера у камина? Все те пыточные паршивые ужины, за которыми я выслушивал от тебя о твоём детстве? Во время всего этого я держал своё терпение под контролем, чтобы ты наверняка застряла здесь на достаточно долгое время, дабы обеспечить меня наследством.

У неё сжимаются губы.

— Хватит.

Но я не останавливаюсь. Я добиваю её, придвигаясь ближе и слегка сгибая колени, чтобы оказаться к ней лицом к лицу, с глазу на глаз.

— Ах, а что с тем последним поцелуем? И тем у камина? И каждом другом разе, когда я терпел твои утомительные девчачьи прикосновения?

Она отворачивает голову, но я подставляю кончик пальца к её подбородку, принуждая вернуть взгляд.

— Всё это не для нас. Мне нужно было убедиться, что ты хочешь удержать моего отца и не дать ему избавиться от меня.

Её глаза становятся тёмными и яростными, встречаясь с моими, и на сей раз настаёт её черёд дать отпор.

— Бедный, бедный Пол! Хочешь сказать, твой отец в самом деле думает, что ты перестанешь быть угрюмым трусом и станешь полноценным членом общества? Я и подумать не могла, что над тобой так измывались!

Я чувствую, как ярость волнами накатывает на меня. Она ничего не знает. Понятия не имеет о лейкемии Лили или о том, что знаю только я: смерть Алекса не была милосердно быстрой, а единственная возможность Аманды оплачивать счета и лечение Лили появилась у неё, потому что я продался и взял деньги отца.

— Убирайся, — рычу я.

Она награждает меня снисходительным взглядом.

— Уверен, что хочешь этого? Ещё и двух месяцев не прошло. Если ты сейчас меня выгонишь, тебе, как и всем нам, придётся зарабатывать на жизнь самостоятельно.

Я разражаюсь смехом.

— Как и всем нам? Какое же имущество купила на свои деньги ты? Хм-м? Разве всё куплено не папочкой? Мы оба знаем, что это символическая работа. Не знаю, как много мой отец тебе платит, но я в курсе, что ты делаешь это не ради денег. Держу пари, ты не положила на свой счёт ни одной зарплаты.

В её глазах вспыхивает вина, и я не знаю, чувствую я облегчение от её бескорыстия или ярость, потому что это означает наличие какой-то другой гнусной причины, которую я не могу себе даже представить.

Мы стоим так несколько мгновений, впиваясь друг в друга взглядом. Две изуродованные, испорченные катастрофы.

— Я соберу вещи, — наконец, произносит она, начиная обходить меня.

Я хватаю её за локоть, когда она ровняется со мной. Мы слегка поворачиваем друг к другу головы, каждый тяжело дышит, не сталкиваясь глазами с другим.

— Останься, — грубовато говорю я. — Мы так долго использовали друг друга. Можно уже и довести дело до конца.

— Я не собираюсь торчать здесь из-за твоего желания паразитировать на отце.

— Отлично. Тогда торчи здесь по другой эгоистичной причине, ради которой ты приехала сюда. Доведи дело до конца. Закончи использовать меня, как я тебя. После мы разойдемся без потерь.

Взгляд зелёных глаз встречается с моим, и я отчётливо вижу написанное в нём. Бред сивой кобылы.

Она права. Уже слишком поздно для того, чтобы кто-либо из нас ушёл без потерь, но мне плевать.

Если моя первоначальная задача заключалась в том, чтобы Оливия Миддлтон увязла здесь, то моя новая цель гораздо мрачнее.

Я собираюсь сломать её, как она сломала меня. 

Глава двадцать пятая

Оливия

Ладно, скажу прямо: Пол перестарался.

Да, я немного перешла черту, прогуглив его. Жалею ли я? Определённо.

Но он ведёт себя так, будто я посреди ночи рылась в его шкафах. Мы же говорим не о дневнике Пола. Как будто он вообще стал бы его вести. (Хотя следовало бы. Возможно, в таком случае он проработал бы некоторые свои проблемы и не вёл бы себя постоянно так, словно у него из задницы торчит питонья трость).

А те статьи, что я читала? Это же публичная информация. Не сказать, что мне вообще пришлось копаться — хватило двадцати секунд в Гугле. Бесит то, что если бы у меня были мозги, то я бы поискала всё это до того, как приехала в Мэн, до того, как согласилась на работу.